Автор: ~dark_rose_for_elven_king~
Бета: Базаров
Пейринг: ДжонКи, варнинг! - КиДжон
Жанр: АУ, ангст
Рейтинг: NC-17
Размер: мини
От автора: гигантское спасибо - той, что заказала, и той, что поддерживала и не давала удалить к чертям хд
if u want, u can tryВ этот день солнце восходит прямо в тучи, в серый дым облаков. Кибому всё равно – он не любит солнце. Он просто закидывает лямку рюкзака на плечо, машинально поправляет косую чёлку и идёт в университет. Три минуты по прямой, перейти через дорогу, «Доброе утро, госпожа Ким, чудесно выглядите, нет, спасибо..» - она работает в магазинчике за квартал от его университета, она дружила с его мамой и она каждый день продолжает не верить в его нелюбовь к пирожкам с вишней.
В аудитории он привычно садится рядом с Джинки, привычно молча, не здороваясь. Бросает рюкзак на парту, и так она оказывается в непосредственной близости от попы Джинки – тот сидит, болтая ногами, и вместе с Тэмином принимает живое участие в развлечении, кажется, всей группы – обсуждении безнадёжно испорченного майского дня и загубленных планов. Кибома это не заботит. Его не заботит так же и то, что планы – это совместный поход всей группой в парк, на который, судя по всему, были приглашены все, но о котором он слышит только теперь – когда нет почти никаких шансов, что сбор состоится.
Кибом отчаянно надеется, что это выглядит именно так – что его это ни капли не заботит.
Потому что он чувствует, что за ним наблюдают. Потому что он ясно может различить, чей голос звучит громче остальных – нарочито громче. И он знает – стоит лишь ему поднять глаза, он наткнётся на этот вечно насмешливый взгляд, проверяющий его на прочность. Пресс, тиски, а, может, вам выкачать из атмосферы кислород? Кто бы мог подумать…
Парень, который, как казалось, не может иметь врагов, парень, с которым, как отчего-то думалось Кибому, они смогут найти общий язык, едва заговорив.. Мягкость его взгляда была такой обманчивой – он бил наотмашь, стоило Ким Джонхёну подумать, будто что-то угрожает его друзьям. Кто-то. И этим кем-то был он, Ким Кибом.
Ким Кибом, который однажды совершил две непростительные ошибки подряд.
Нет, три. Потому что, определённо, его первой и главной ошибкой было влюбиться в Ким Джонхёна..
Впервые они столкнулись нос к носу на вечеринке в честь начала семестра; первая ошибка была уже совершена Кибомом и туманила, застилала и размывала всё вокруг больше, чем выпитые натощак коктейли. Всё случилось очень быстро.
Раз – от выпитого Кибома чуть ведёт в сторону.
Два – Ким Джонхён оказывается рядом и тем, кто подхватывает его за плечи, не давая упасть. Ухмыляется добродушно:
- О, чувак, эдак тебя развезло!
Три – его лицо, его губы внезапно так близко, опасно близко, и Кибом, забываясь, тянется к ним столь недвусмысленно, что сомнений относительно его намерений оставаться не может никаких. И это – его вторая ошибка.
Джонхён отталкивает его, совсем несильно, скорее, от изумления, чем от желания навредить, но Кибом теряет равновесие, и до того ещё не вполне им обретённое, и его заносит назад, на тележку с напитками. В попытке опереться он смахивает рукой сразу несколько бокалов, тележка отъезжает, и Кибом падает прямо в образовавшуюся лужу из «Мохито» и «Секса на пляже», по пути ещё и неловко подворачивая лодыжку. Джонхён было подаётся вперёд, чтобы помочь ему подняться, но тут же останавливает сам себя. Качает головой, говорит негромко:
- Я не из таких, парень, - и уходит.
А Кибому от своей нелепости хочется плакать. Он не может, не должен выглядеть нелепо, но у него липкие пальцы, мокрые на заднице штаны, и он вряд ли сможет встать самостоятельно, а ещё его только что отшили – и может ли день быть хуже?!
Как выяснилось, он недооценил тогда потенциал того вечера, – и вечер охотно показал, что он очень даже может.
Кибом как раз предаётся размышлениям о собственной ничтожности, когда вдруг в поле его зрения появляется чья-то протянутая ему рука. Он с трудом фокусирует свой взор на ней, сквозь пелену то ли некстати подступивших слёз обиды, то ли алкогольной дымки, и хватается за неё, отчаянно, практически карабкаясь по ней, как по канату, в конце концов, вставая и тут же повисая на том несчастном, что решил предложить ему свою помощь. Кибом утыкается лбом в плечо своему спасителю, и это наверняка выглядит сомнительно, но у него кружится голова, он не может ступить на правую ногу без острых иголок, тут же впивающихся в лодыжку, и ему срочно нужно собраться с мыслями и понять, как бы добраться до дома – может, позвонить Джинки, то есть, для начала найти телефон…
То, насколько сомнительно это всё на самом деле выглядит, Кибом понимает, когда кто-то пихает его в плечо, и он снова отправляется в непродолжительный полёт, оканчивающийся в чьих-то объятиях.
«Меня сегодня то роняют, то спасают», - лениво думает Кибом. У его прежнего спасителя оказываются очень спокойное лицо и такой же спокойный взгляд – в противовес Джонхёну, который снова тут, и его глаза мечут молнии – точно в Кибома.
- Решил, раз со мной не прокатило, можно попробовать с Минхо? – чеканит слова Джонхён, прожигая его взглядом. – Тебе всё равно, да? Так вот – среди моих друзей для тебя клиентов нет!
Минхо пытается сказать ему, что всё немного не так – один раз, но Джонхён не слушает его и быстро уходит, так что Минхо лишь пожимает плечами и уходит следом.
Биты музыки сливаются в один монотонный гул, Джинки, сжимающий его плечи, молчит, и единственный звук, который ясно слышит Кибом – это удары собственного сердца, слишком частые, слишком громкие.
Джонхён – хороший парень, он не умеет ненавидеть и никогда не будет настраивать людей против кого-то – так говорит ему Тэмин, убеждённо, с явной симпатией к предмету разговора, после того, как Кибом снова приходит спозаранку к паре, об отмене которой по причине болезни учительницы знали все, кроме Кибома. Все, кроме него. В принципе, этой формулировкой теперь описывается вся его университетская жизнь.
Джонхён – хороший парень, он не умеет ненавидеть, но умеет презирать, а все, кому нравится Джонхён – а это, считай, вся группа, - слишком подвержены его настроениям, они ловят и отражают их, как кривые зеркала: порой мягче, порой жёстче, порой чуть искажая, но общая суть остаётся неизменной – Ким Кибом должен оставаться персоной нон-грата.
Сначала Кибома это злит. Бесит. Потом он думает, что попробовать вынырнуть из жизни и нырнуть в неё снова будет выходом, но это не срабатывает. Когда он возвращается после двухнедельного клубного загула, единственное, что меняется – это его выросшие до непомерных размеров долги. В остальном его встречает всё та же безучастная неприязнь – и крайне обеспокоенный Джинки.
В конце концов, Кибом избирает единственную оставленную ему стезю – показного равнодушия. Да вот только стоит ему ступить на неё, как сразу становится понятно, что это всё ловушка, его там ждали. Его ждали, и теперь, увлечённые охотничьим инстинктом, всё время проверяют, насколько ему всё равно. Или всё-таки не всё равно?
И проблема Кибома не просто в том, что нет. И даже не в том, что он attention whore, не привык к всеобщему презрению и не может спокойно игнорировать косые взгляды, перешёптывания, порой – открытые оскорбления. Это всё изматывает, но есть кое-что, что делает жизнь Кибома ещё в сто раз хуже – то, что первая его ошибка всё ещё в действии.
И всё, что ему остаётся – заткнуть уши, не слушать и не слышать, пытаться сконцентрироваться на учёбе, уйти в неё, представить, будто это всё, что ему интересно. Его одногруппники считают минуты до конца пары. Кибом считает минуты до конца перерыва – потому что он боится перемен.
Лишь большая перемена – обычно его спасение, потому что они уходят в кафетерий, и там он сидит за столом лишь с Джинки и Тэмином, и остальным до него нет дела. Они едят, еда определённо выигрывает у Кибома по популярности.
Но сегодня – сегодня, кажется, всё по-другому. Кибом понимает это, когда, уже взяв поднос с едой, идёт к своему обычному столу и, не дойдя до него совсем немного, только тогда замечает, что не только Джинки и Тэмин будут сегодня его сотрапезниками. А ещё те двое, с кем в последнее время Тэмин слишком хорошо общается.
Кибом сначала замирает, растерянно переводя взгляд с заметно нервничающего Джинки на поглощённого разговором, ярко жестикулирующего Тэмина, потом нерешительно делает несколько шагов вперёд.
Его, наконец, замечают; Минхо никак не меняется в лице, а Джонхён широко ухмыляется.
- Иди мимо, - бросает он Кибому, едва удостаивая его взглядом, - это стол не того цвета.
Кибома не надо просить дважды. Он срывается с места, слыша, как Джинки начинает возмущённо говорить: «Вообще-то он наш друг, и…» - но лишь ещё ускоряет шаг.
- Кибом! – окликает его Тэмин, но Кибом в этот момент уже ставит нетвёрдой рукой свой поднос на стол для пустой посуды и пулей вылетает из кафетерия.
Он уходит с оставшихся пар – если так можно назвать его позорное бегство до дома, где он сначала минуты три пытается справиться трясущимися руками с ключами и замком, а потом, войдя и только скинув поочерёдно сумку, толстовку и кеды, прямым маршрутом идёт до кровати. Падает на неё, лицом в подушку, будто надеясь задохнуться, затем сворачивается в клубок и не встаёт до самого вечера.
Звонки на мобильный начинаются уже через полтора после его прихода – как раз по окончанию пары. Он не берёт трубку.
Звонки в дверь разрывают тишину тогда, когда квартира уже окутана сумерками, перетекающими в тоскливую, холодную темноту. Кибом уделяет им не больше внимания, чем до этого телефону.
Джинки – а кто ещё это может быть? – как всегда, не слишком назойлив. Не дождавшись ответа, он вскоре уходит, но у Кибома всё равно успевает разболеться голова, поэтому он встаёт просто затем, чтобы дойти до кухни, проглотить таблетку, запить её водой из-под крана и вернуться обратно.
Он не очень понимает, зачем они звонят – вероятнее, конечно, что он звонит. Кибом не хочет ни с кем разговаривать, не хочет ни о чём думать, но в голове на репите проигрываются слова Джонхёна, сказанные сегодня. Вчера, всегда – никогда не было особой разницы. Просто до сегодняшнего дня Кибом думал, что у него есть своё место – но Джонхён забрал и его. Как будто ему мало было мыслей Кибома, снов Кибома, сердца Кибома, жизни Кибома…
Кибом снова ложиться на кровать, на этот раз не сворачиваясь, а на спину, и пустыми глазами смотрит в потолок, тёмно-серый от подступающей ночи. На потолке, как на экране проектора, ему показывают всё то, что он не хочет видеть – но он парализован и не может даже отвести взгляд.
Наутро он не может вспомнить, спал ли он вообще.
Скорее всего, всё-таки нет, потому что он перемещается по квартире, как зомби; об университете вспоминает, только когда идти туда уже слишком поздно; о том, что надо поесть – только когда резью сводит желудок.
Телефон молчит весь день, подтверждая тем самым догадку Кибома: о том, что, если он исчезнет, о нём забудут очень быстро. Особенно теперь..
Он настолько убеждает себя в этом, что, когда на часах восемь, а в дверь вдруг звонят, Кибом удивляется настолько, что идёт проверять, не показалось ли.
Он идёт к двери босиком, почти на цыпочках, как будто если он будет услышан, он должен будет открыть. Не должен, конечно. Он и не собирается. Ему просто любопытно, кто ещё о нём не забыл – хотя не так уж много вариантов.
И тот, кого Кибом видит в глазок, никак не входит в их число!
- Открывай! – властно командует стоящий за дверью, как будто он знает, что Кибом стоит меньше чем в полуметре от него, прижавшись к двери. Как будто чувствует, но ведь Кибом даже задержал дыхание. – Открывай, я знаю, что ты там!
Кибом сам не знает, почему повинуется. И он по-прежнему не может смотреть прямо в глаза, поэтому, спрашивая:
- Откуда? – он смотрит куда-то в сторону, на лестничную клетку позади Джонхёна. Потом – на его кроссовки.
- А где тебе ещё быть? – пожимает плечами Джонхён. Кибом этого не видит. – Может, впустишь, раз уж я пришёл?
Кибом повинуется вторично, отходя в коридор, в самый дальний его конец и обхватывая себя руками, предоставляя Джонхёну самому закрывать за собой дверь.
Джонхён неспешно стягивает кроссовки, наступая себе на пятки, снимает и вешает на вешалку свою кожаную куртку, достаёт из её внутреннего кармана… бутылку виски?
Кибом в немом удивлении вздёргивает брови, но его красноречивая мимика остаётся без внимания, – Джонхён просто по-хозяйски проходит мимо него в комнату. Оглядывается, хмыкает:
- Неплохо.
- Зачем ты пришёл? – спрашивает Кибом, когда понимает, что иначе объяснения ему не дождаться. Джонхён в ответ многозначительно покачивает бутылкой, но лицо Кибома не проясняется, так что Джонхён закатывает глаза, после чего нехотя поясняет:
- За последние два дня я выслушал слишком много лекций о том, что ты хороший парень и что я недолжен вести себя с тобой как последний мудак. Так что я подумал, что нам надо попытаться как-то поладить, раз уж у нас с тобой теперь общие друзья.
- И ты решил поладить со мной с помощью виски?
- А ты имеешь что-то против?
Кибом пожимает плечами. Ему, в общем-то, всё равно. Или снова нет?
Джонхён понимает это как знак согласия. Плюхается на кровать, открывает бутылку, говорит:
- Принеси стаканы, у тебя же есть?
Кибом разворачивается и идёт на кухню, думая о том, что Джонхён слишком привык командовать. Его могли бы ненавидеть за это – если бы так не любили. И Кибом не исключение, как это ни печально для него.
Он приносит стаканы, специально для виски, живущие обыкновенно на второй полке в одном из его кухонных шкафчиков. Джонхён одобрительно хмыкает и разливает янтарную жидкость, в полумраке кажущуюся темнее, глубже цветом.
- Что это у тебя здесь так сумрачно? – спрашивает Джонхён.
- Я так хочу, - отвечает Кибом.
И Джонхён не спорит. Кибом тоже садится на кровать, но как можно дальше от Джонхёна.
- За что будем пить?
- Или вопреки чему… - еле слышно бормочет Кибом.
- Что?
- Можно на спор, - Кибом сначала предлагает, а уж потом начинает не понимать зачем.
Эта идея веселит Джонхёна: он смеётся, рискуя пролить виски на ковёр или на себя или на тёмно-синее покрывало на кибомовой кровати.
- На спор? Кто больше выпьет, что ли? А если я скажу, что если… то есть, когда ты проиграешь, ты должен будешь объявить на весь универ, что ты пидар?
Кибому вдруг становится тяжело дышать – что-то сжимает горло. А Джонхён, кажется, даже не замечает, что снова перегнул палку. И Кибом вдруг ясно видит их последующее общение: они «налаживают отношения», Кибому позволяют сидеть за одним столом с Его Королевской персоной и даже продолжать общаться с его друзьями. Взамен Кибом подписывается беспрекословно терпеть все шпильки и подколы на «голубую» тему, которые теперь должны будут его устраивать как единственный вариант сосуществования с Джонхёном. Кибому становится мерзко, до тошноты. Вот же грёбанный гомофоб!
- Хорошо, - он старается, чтобы его голос звучал спокойно. – Тогда если проиграешь ты, я тебя трахну.
Улыбка исчезает с лица Джонхёна, оно каменеет, становится жёстким. Кибому кажется, что ему сейчас просто дадут в морду и уйдут, но случается неожиданное: Джонхён смотрит на него – тяжело, но с вызовом – и чуть подаётся вперёд, в одностороннем порядке чокаясь своим стаканом со стаканом Кибома, не отводя пристального взгляда от кибомовых глаз..
И в этот раз Кибому совсем не всё равно. Ему страшно – и страшно не проиграть. Ему до ужаса страшно выиграть.
Они пьют в полной тишине, порой неловко разбивающейся о шорохи или звуки разливаемого и выпиваемого виски. То, что должно было, по светлой идее Джонхёна, привести их к примирению, теперь ведёт лишь в одну сторону – алкогольного перебора. Но Кибом больше не хочет этого примирения – такого, каким его ему предлагают. Если Джонхён его возненавидит (в смысле, ещё больше), он сделает жизнь Кибома невыносимой – но в альтернативном варианте «приближенного-приниженного» Кибом точно в какой-то момент сам на себя наложит руки. Так что пусть лучше ненависть, одну заверните.
Кибом чувствует, что пьянеет, что он уже пьян, но ему не хочется остановиться – хотя он и знает, что утром ему будет более, чем хреново. И он совершенно не надеется на то, что он выиграет, пока Джонхён вдруг не встаёт, пошатываясь, и не уходит по кривой из комнаты. Через несколько секунд после этого Кибом слышит, как того рвёт. Он может только надеяться, что это происходит в туалете. Когда Джонхён возвращается, бледный с зеленцой, Кибом вдруг понимает – и у него всё сжимается внутри.
- Кажется, ты облажался, - зачем-то говорит он Джонхёну и видит страх, мелькнувший в его глазах. Поэтому он опускает свои – потому что на самом деле он боится не меньше.
Джонхён молчит слишком долго и не подходит близко – отходит к стене, прислоняется к ней, закрывает ладонью лицо.
- Если хочешь, - произносит Кибом, и его собственный голос кажется ему не то слишком громким, не то вообще каким-то неправильным, - можешь уходить.
Джонхён опускает руку, вскидывает голову. Его взгляд – горящий, отчётливо ненавидящий.
- Я не слабак, чтобы сбегать от проигранного спора!
- Я не беру тебя на слабо.
- Я. Не. Слабак, - чеканит Джонхён.
- Ну хорошо, - Кибом резко поднимается с кровати и быстро подходит к Джонхёну, впивается ему в губы поцелуем, но его тут же грубо отталкивают. Он в недоумении смотрит в глаза напротив, а там – жёсткая насмешка.
- Ну, уж нет. Мы договаривались только на трах – так что давай. Трахай.
Кибом вдруг чувствует себя проституткой, самого низкого пошиба, из тех, которыми удовлетворяются, а потом швыряют деньги в лицо. Это настолько жалко, что ему хочется всхлипнуть, только позволить себе он этого не может. Так что он просто неверными от опьянения руками растягивает ремень на джинсах и сами джинсы Джонхёна, сдёргивает их вниз вместе с трусами и начинает расстёгивать свои.
Джонхён внезапно хрипло смеётся:
- Странно, я думал, ты из тех, кто сам подставляет зад.
- Что ж, ты ошибся, - сухо отвечает Кибом, хотя на самом деле ему никогда не доводилось иметь парня, и в голове у него, мутной и так, только странная смесь из паники и болезненного желания. Он хочет Джонхёна. Он хочет, мать его, Джонхёна. Но не так. И тут дело не в расстановке позиций – а в том, что Кибому хочется пойти и помыться уже прямо сейчас.
Джонхён же, кажется, утрачивает весь свой страх либо прячет его очень умело, и теперь лишь пристально следит за всеми действиями Кибома, и это сводит Кибома с ума, потому что он не уверен, ему почти нехорошо от страха и чуть дрожат руки. Он едва не забывает о смазке, и потом кидается за ней, чуть ли ни ловя по дороге спадающие штаны. Джонхён усмехается презрительно, и это тоже не делает жизнь проще.
Кибом старается войти предельно аккуратно, но Джонхён всё равно шипит от боли, даже когда Кибом начинает двигаться совсем медленно. Кибом помнит, что нужно найти правильный угол, чтобы тому, кто снизу, было комфортнее, и он пытается, пока Джонхён не цедит сквозь зубы:
- Может, ты уже достаточно изучил мой внутренний мир? Чем быстрее ты закончишь, тем лучше!
Кибому кажется, что вся его кровь мгновенно приливает к лицу, и он бросает свои очевидно бесплодные попытки сделать как лучше.
Он много бы отдал за то, чтобы услышать стон Джонхёна, потому что ему самому, несмотря на всё, хорошо, боги, как хорошо! Но Джонхён закусывает нижнюю губу так, что ясно, что он скорее напрочь её откусит, чем позволит себе издать хоть какой-нибудь звук.
Кибом чувствует приближение разрядки и потому успевает сделать так, чтобы кончить не в Джонхёна, а рядом, на свой многострадальный ковёр и стену. Но у самого Джонхёна разрядка не наступает, хотя Кибом теперь ясно видит его возбуждение, и потому Кибом на самом деле не очень удивляется, когда, стоит ему только оглянуться в поисках салфеток, как его самого тут же крепко припечатывают к стене, и низкий шёпот у самого уха:
- Я всё же уверен, что ты привык по-другому!
И через несколько секунд Кибом чувствует, как в него входит холодный от смазки член.
Джонхён не так щепетилен, как Кибом, он не аккуратничает – он мстит, и Кибом понимает, что, по идее, не должен получать удовольствие, но он получает. На самом деле он убил бы себя за это, но он ничего не может поделать и стонет, как последняя портовая шлюха, и места, где жёсткие руки держат его за поясницу, горят огнём. Перед глазами всё плывёт, и Кибом не уверен, что устоял бы на ногах, не прижимай его Джонхён всем своим весом к стене, почти без доступа к кислороду – может, именно поэтому так кружится голова.
Его теория получает подтверждение, когда Джонхён кончает в него, резко выходит и делает несколько шагов назад, и Кибом тут же падает на колени, упираясь руками в пол, хотя, на деле, и они не очень-то держат.
- Как я и думал, - раздаётся прямо над ним насмешливый голос. – Кажется, тебе понравилось.
Кибом не поднимает голову. Они лишь слышит звук застёгиваемой молнии, шаги прочь из комнаты, шорох в коридоре, а затем – хлопок входной двери.
Кибом до утра сидит в ванне под горячим душем, обняв себя руками и уткнувшись носом в колени. Запах Джонхёна не исчезает.
На следующий день последнее, что хочется Кибому – это идти в университет, но он больше не может позволить себе прогулов, он слишком хорошо знает, как легко это может его затянуть. И если быть честным – на самом деле он предпочёл бы вообще никогда там не появляться, а лучше запереться в своей квартире и умереть там от голода, или, может, уехать из страны, но всего этого он никак не может себе позволить.
Ему кажется, он как минимум умрёт, вспыхнет и сгорит на месте в несколько секунд, превратившись в небольшую кучку пепла – стоит ему лишь увидеть Джонхёна. Но вот Кибом сталкивается с ним и его приятелями лицом к лицу в коридоре, шаг влево – одновременно, шаг вправо – одновременно, заминка – и ему всё же приходится поднять глаза. И он даже не сгорает. Почти.
Кажется, Джонхён выбрал для себя тактику игнорирования, в таком резком контрасте с тем, как раньше он буквально сканировал Кибома глазами, стараясь подметить каждую его слабость: Кибом смотрит на его нарочито равнодушное лицо и взгляд в сторону и внезапно чувствует себя на его месте. А его на своём.
- Эй, ты! Отойди с дороги, - повелительно бросает кто-то из парней за спиной вожака, но Кибом продолжает смотреть на Джонхёна, пытаясь поймать его взгляд. И, когда ему, наконец, это удаётся, отчётливо произносит:
- Кажется, тебе тоже.
Джонхён в первое мгновение недоумённо хмурится, но буквально в следующий миг до него доходит, и Кибом ловит взглядом выражение на его лице, очень странное, такое, какое он не в силах разгадать. А потом Джонхён толкает его в плечо, проходя мимо – вряд ли нарочно. Просто он, кажется, не очень хочет, чтобы Кибом его разгадывал, и спешит уйти.
А его дружки ещё немного тормозят, сверля взглядами Кибома. Он нон-грата, изгой, Джонхён его не любит, а теперь он говорит что-то непонятное Джонхёну, и тот ведёт себя не как обычно, зато толкает этого – будто давая разрешение. Он, разумеется, сделал это случайно, просто они не знают об этом – или просто хотят думать другое. И Кибом понимает это, уходя в противоположную сторону под их недобрыми взглядами.
Единственное, что не понимает Кибом, кроме Джонхёна – это самого себя. На кой чёрт ему потребовалось дразнить Джонхёна? Он же всего лишь хотел добиться его полной ненависти, зачем теперь пытаться с ним играть? Чего он хочет добиться?
Вопросы эти на какое-то время становятся не такими уж важными, когда его подкарауливают после последней пары в наиболее безлюдном участке его маршрута по университету. Те самые дружки – он понял их тогда вполне верно. Они окружают его плотным кольцом, насколько это возможно для пяти человек, и Кибому думается, что они пересмотрели фильмов про плохих парней или про школьную элиту. Одна сатана.
- Чего тебе надо от Джонхёна? – с наездом спрашивает один из них, и это смотрится настолько похоже на сцену из плохого кино, что Кибом начинает смеяться. А ещё от того, что – надо же, ему что-то надо от Джонхёна! Может, назад свои мысли, сны, жизнь, сердце?..
Кибом смеётся ровно до того момента, пока ему не дают под дых, и ещё немного после этого, пока от ударов он не сжимается в беспомощный комок на грязном полу, закрывая голову руками, чувствуя, как немеют пальцы и кровоточит губа.
Они забрасывают Кибома в какую-то кладовку, сбивая им, как шаром в боулинге, пару вёдер и швабру, падающую на него сверху завершительным аккордом. А потом они закрывают дверь, и Кибом слышит щелчок замка.
Он лежит, почти не шевелясь, и не может понять, движется ли время. Возвращаются назад все страхи – темноты, флэшбэком из детства, и клаустрофобия, пережитая им некоторое время назад. Они тенями обступают его, Кибом закрывает глаза, но продолжает их видеть, даже когда зажмуривается предельно сильно, до выступающих слёз. В голове крутятся далеко не обнадёживающие сцены: как его тело находят здесь неделю спустя, десять лет спустя, не находят никогда.. Чтобы не думать об этом, Кибом решает вообще ни о чём не думать и погружается в странное забытье, с открытыми глазами, через которые, ему кажется, в него вползает темнота, заполняя всё его существо.
Когда замок снова щёлкает, он вполне готов поверить, что десять лет уже прошло.
После абсолютной тьмы даже тусклый свет из коридора на мгновение слепит его, а потом его заслоняет чья-то фигура. Кибом вглядывается и узнаёт в ней Джонхёна.
У Джонхёна очень злое лицо, пугающее, но, чем больше он смотрит на Кибома, тем больше оно меняется, приобретая то самое странное выражение, что Кибом видел прежде.
Кибом вдруг осознаёт, насколько ничтожно выглядит сейчас, но не может всё равно отвести глаз, хотя ему почему-то почти мучительно стыдно.
А Джонхён просто протягивает руку – Кибом замечает, что у него костяшки сбиты в кровь – и проводит пальцами по щеке Кибома.
Через пару недель после этого Кибом натыкается в туалете на Джонхёна, трахающего какую-то блондинку, и едва не вскрывает себе вены от чувства безысходности.
Ещё через несколько дней Джонхён впервые садится рядом с ним в аудитории и впервые прилюдно берёт его за руку.
Fin.