А потом буду собирать паззлом хд
Собственно, "Перед рассветом".
Глава 2 - 'Find yourself in reflections.'
2. Find yourself in reflections.
Эль смотрит на Ухёна в упор, но лицо друга, вопреки надеждам и опасениям, не меняется, вернее, меняется, но не так, как Эль того ожидает: уголки губ не дёргаются в попытке удержать рвущуюся на волю улыбку, в глазах не пляшут озорные чёртики, как могло бы быть, будь это обычный розыгрыш. Напротив – все черты его вдруг становятся жёстче, напряжённее, чётко очерчиваются скулы, и весь он – будто высеченный из гранита. Будто секунда – и весь этот гранит взлетит на воздух.
- Не веришь? – спрашивает почти сквозь зубы, пытаясь скрасить тон улыбкой. Улыбка растягивается, как резина, по лицу и не прибавляет дружелюбия.
Эль лишь пожимает плечами:
- Разумеется, нет. Это абсурд. Странно, что ты решил опробовать на мне эту версию. Вроде я только памяти лишился, не мозгов.
Ухён ничего не говорит в ответ, к вящему удивлению Мёнсу: только сдержанно кивает и застывает взглядом где-то в районе пола. И Элю не понять – это он обижается или придумывает что-то менее фантастичное или ищет способы, как убедить его в сказанном..
- В чём дело? – в конце концов, Мёнсу не выдерживает и прерывает не им затянутую паузу.
Ухён отрывает взгляд от пола, некоторое время почему-то рассматривает Эля, а затем вздыхает и качает головой.
- Ничего. Просто попытайся представить.. Ты – среди группы заражённых. Ваша болезнь ранее не была известна, никто ничего о ней не знает, и вы живёте с ней, пытаясь одновременно и смириться, и не терять надежды на излечение. И вдруг один из вас внезапно выздоравливает. В один миг. Но теряет память и потому даже не верит вам, не верит тому, что вы больны. Говорит, это абсурд..
- Да, я бы захотел его убить. Спасибо, я понял аллюзию, - Эль фыркает и неверяще поднимает брови. – Что, хочешь сказать, ты меня не разыгрываешь, и у вас..у нас тут действительно остановилось время? Но мы же.. – он водит в воздухе перед собой ладонью, - ..движемся, видишь? И разговариваем, и перемещаемся..
Ухён мотает головой и одновременно с этим снова садится прямо, зажимает кисти рук между коленями.
- Нет, наверное, я просто не тот термин подобрал. Не время остановилось. Время, да, ты прав, идёт, куда оно денется. Остановилась жизнь.
- Это как?
Ухёну, видимо, лень менять положение рук, поэтому вместо этого он делает невнятное движение головой, куда-то назад, в сторону коридора.
- Моя соседка, с которой ты уже имел счастье заново познакомиться, три года назад ждала к себе внука. Внуку пятнадцать лет было, он учился в колледже за городской чертой, из частных, жил с родителями там же. К бабке выбирался не так часто, так что она, конечно, к его приезду наготовила на целый полк голодных солдат. И в два часа ночи, когда, наговорившись и наевшись, паренёк лёг спать, бабуля пошла мыть посуду, чтобы с утра времени не терять.
- К чему ты мне это рассказываешь?
- К тому, что бабушка могла бы не спешить. Ей с утра всё равно не удалось поговорить с внуком, как она рассчитывала. С другой стороны, хорошо, что поспешила.. Потому что внук её вот уже три года не просыпается. А она, смотри, бодрствует. Как наши в Охранке. Как я, как ты.. как ты до эксперимента.
- Ты серьёзно?
- Думаешь, травлю тебе страшилки? – Ухён внезапно становится жёстким, и Эль думает, что, пожалуй, лучше прекратить ставить его слова под сомнение. - Хочешь, мы с тобой сейчас к ней сходим, попросим повидать Ёнсу? Правда, она обычно минут через пять начинает плакать, такая необычная реакция..
- Всё, я понял, понял. Я верю, закрыли тему, - Эль примиряюще поднимает руки. Дождавшись, когда из черт лица Ухёна уйдёт раздражение, спрашивает осторожно:
- И.. как это? Остановившаяся жизнь? Те, кто уснули, больше не просыпаются, бодрствующие не хотят спать?
- Не могут спать, - поправляет его Ухён. – Не могут есть, не могут пить. Организм отказывается выключаться, но и энергию в себя не принимает, работает неизвестно на чём. Хотя, как работает.. – он берёт руку Эля и прикладывает его ладонь к своей шее. – Не души, а прощупай пульс.
- Мне стоит вообще пытаться?
- В общем-то, нет, не стоит, - он отпускает элеву руку и вздыхает. – Это всё, конечно, нонсенс. И это хорошо, что ты ничего не понимаешь – продолжай ничего не понимать, не пытайся разобраться, доказать, что это невозможно. Мы потеряли даже возможность толком сойти с ума, но кое-кто из оставшихся очень близок к этому – в основном это учёные. Им то, что сейчас происходит, кажется ещё более ирреальным, чем всем остальным. Всё замерло – но при этом мы как-то существуем. Мы ведь даже не трупы, хотя и дышим, наверное, только по привычке, и умереть не можем – пара самоубийц-неудачников уже проверили. Мы не разлагаемся, еда и жидкость, вместо того, чтобы просто проваливаться к нам в желудок по пищеводу, что было бы логично, раз мы не очень-то живы, выходит обратно тем же путём, каким и попала в организм – рвотные рефлексы отчего-то очень даже работают. Это не просто ненормально – этого не может быть, но нам в этой невозможности приходиться жить. И, более того..
- Куда уж более?! – вырывается у Эля. Он не послушался Ухёна и начал пытаться осмыслить всё услышанное, и потому теперь у него в голове взрываются петарды, разрывая в клочки ни в чём не повинный мозг.
Ухён лишь фыркает.
- Терпи, казак.. Как думаешь, во сколько мы выехали из Охранки?
Эль пожимает плечами.
- Не знаю.. вечером. Семь часов?
- Что-то вроде.. Тебе не показалось, что для семи часов вечера как-то слишком темно?
- Ты хочешь сказать..
- Да.
- Нет, это невозможно! Имей же совесть!
- Так, выпей. Давай-давай..
Ухён бескомпромиссным жестом пихает Мёнсу под нос его стакан, и тому остаётся лишь подчиниться – впрочем, в этот раз он только с удовольствием, потому что лекарство для молящего о пощаде рассудка явно требуется. Ну или хотя бы снотворное, раз такая пьянка.
Влив в себя хоть что-то горячительное, оказавшееся весьма недурственным и несомненно произведшим бы больше впечатления на его гурманскую душу, не пей Эль его залпом, Мёнсу решает попробовать сформулировать своё опасение чуть более ясно. Вдруг пронесёт, и выяснится, что Ухён не о том подумал и не то подтвердил..
- Ты хочешь сказать, - медленно начинает он, - что то время, которое было тогда, в ту ночь..
- ..оно актуально до сих пор, да. Нет, конечно, часы никто не останавливал, и, хоть точное время остановки жизни позднее было определено, было решено, что мы будем продолжать жить так, будто смена дня и ночи ещё существует. Иллюзия нормальности, знаешь ли.. Поставили эти фонари..
- Всё, стоп, хватит, - взмаливается Эль. Он ясно чувствует, как плавятся контакты у него в голове, и он не уверен, что Ухён ещё не видит дымовую завесу, исходящую из его ушей. Ещё вот-вот – подозревает он – и запах гари тоже будет явственно ощущаться.
- Что, вот прям всё? – глумится Ухён, его способность скакать от серьёзности к дурачеству в очередной раз поражает Эля, но теперь он уже почти близок к разгадке. Он начинает понимать, что, наверное, это – и его улыбки, и мало ли что ещё – его, Ухёна, личный способ защиты. Говорит, что почти невозможно сойти с ума.. Но и, видимо, до грани с этим самым «почти» так не хочется дотронуться.
Найдёт ли он сам свой уникальный способ? А ведь наверняка же уже нашёл.
- Нет, ещё.. ты обещал рассказать, почему Сонджон был против эксперимента. И что вообще за эксперимент?
Да, он наверняка нашёл свой способ защиты. И мнится ему снова, что связан он с белокурым начальничком..
- Надо же, - изумляется Ухён, - у тебя ещё ничего выдержка! Ну, собственно, тут ничего такого.. кроме того, что это, конечно, совершенно секретно, но, надеюсь, хоть какие-то инстинкты, воспитанные в Академии, у тебя остались, в том числе по сохранению секретности, - может, и надеется, но взгляд кидает крайне подозрительный, с прищуром. – Собственно, эксперимент был направлен на то, чего все пытались добиться все эти три года – не понять, что случилось, а сдвинуть всех нас с мёртвой точки. Давно уже было выяснено, что как нож в живот и петля на крюке от люстры не помогают умереть или даже почувствовать себя нехорошо, так и никакое снотворное не поможет тебе заснуть. Это, кстати, многих доводило больше, чем отсутствие возможности есть и пить. Мы, точнее, по большей части Сонгю и Хванён, разработали так называемую теорию «мгновенного глубокого погружения» - и, если честно, то, даже питая в глубине души радужные надежды на внезапное чудо, всё, на что мы думали рассчитывать – это добиться эффекта сна. Научиться заново погружать человека в сон и выводить его оттуда. Теория была разработана ещё, наверное, с полгода назад, но на практике её применить никто не решался. И только вот недавно ты вдруг как с цепи сорвался, принялся всех убеждать, что мы просто обязаны это попробовать, вдруг это всё же выход.. Заразил всех своим энтузиазмом, вызвался быть подопытным кроликом и, более того.. – Ухён вдруг запинается. – Так, нет, это я уйду в другую степь. Напомни мне уйти в неё чуть позже, - Эль кивает, и Ухён продолжает рассказ. – Единственно, чего мы не учли – это того, что Сонджон будет так яростно против, а это, в свою очередь, разумеется, выйдет нам боком.. Видишь ли, очень неудобно, когда твой друг – твой начальник.
- Как так получилось? Он же младше..
- Я ведь, кажется, уже говорил, что возраст не важен.. Но тут действительно всё произошло очень неожиданно. Сонджон всегда был очень способным парнем, но и мы были не промах. Потом, когда это всё случилось, оказалось, что в Охранке только мы, практиканты, бодрствовали в ту ночь, доделывали задание на завтра – да и то, не все.. Так и вышло, что нас фактически сразу по осознанию произошедшего очень сильно продвинули вверх по карьерной лестнице. Но Сонджона – ещё выше нашего.. Фактически, он сейчас является промежуточным звеном между нами и Дэниэлом. Никто не понял, почему именно он. Хванён – не только не понял, но и не принял..
А Эль внезапно думает, что – не только Хванён. Вспоминает, как в самом начале его воспоминаний, не таком уж отдалённом, сам Ухён так насмешливо отвечал разъярённому Сонджону. Так обычно не разговаривают с боссом. Даже просто с тем, кто стоит выше тебя. Вот и выходит, что фактически никто из вверенных ему подопечных не воспринимает Сонджона всерьёз. Бедный мальчик..
- И он был против?
- Да. Упёрся, как баран в новые ворота.. Разумеется, это было опасно. Но на самом деле не так уж и сильно – мы ведь не можем умереть. Хотя мы тогда здорово за тебя перепугались, когда ты всё-таки отключился.. Но Сонджон вообще единственное, что видел в этой затее – это её опасность. Постоянно твердил нам, какие мы самонадеянные идиоты, орал, упрашивал, умолял, угрожал.. Но даже когда мы втроём начинали колебаться, ты стоял насмерть. Вы разносили друг друга в пух и прах, либо игнорировали.. Собственно, я должен сказать, ваши отношения вообще из-за этого несколько..гхм..испортились..
- Испортились? А какие были до этого? – вот он, ключевой вопрос, даже более ключевой, чем эта их остановка жизни.
- До этого, - совершенно серьёзно отвечает Ухён, - были неиспорченные.
И Элю вот даже как-то становится нечем крыть такую неоспоримую логику.
Они закрывают всю тему, что связана с прошлым – только с тем, от которого кружится голова, - и просто начинают методично пить. Ухён, к удивлению Эля, пьёт тоже, становясь чем разговорчивее и расхлябаннее, тем циничнее, и рассказы его, ненавязчивые, светлые, о былых их днях вместе, прерываются совершенно сбивающими с толку горькими замечаниями – и Мёнсу уже не достаточно трезв, чтобы пытаться отреагировать на них как-то или остановить этот своего рода мазохизм. Он слушает, мутными глазами глядя на друга, с трудом понимая, куда это может привести и приведёт ли. Последним пассажем Ухёна перед тем, как он стремительно, криво и с некоторым грохотом от сбиваемых по пути вещей убегает в сторону туалета, становится фраза, внезапно прервавшая теплейший рассказ об их совместных каникулах у побережья:
- Вот теперь и ты ничего не помнишь… Кстати, я тебе завидую, чтоб ты знал. Хотел бы я тоже… - и он срывается с места, опрокидывая стул и зажимая ладонью рот, и уносится прочь, оставляя Элю его едва ли связанные мысли и мечту о том, что, может, и он, в свою очередь, забудет это признание поутру. Ему ещё жить в этом мире – нельзя же с первого дня чувствовать всю его безнадёжность так сильно.
Он успевает задремать, уронив голову на руки, когда Ухён возвращается – с мокрым лицом и волосами, с которых капает вода, и взором, много более трезвым. Он смотрит на Мёнсу, с трудом фокусирующего на нём взгляд, с привычной уже для того усмешкой. Говорит:
- Давай-ка я тебя провожу до кровати. Не уверен, что ты сам доползёшь… И это, - продолжает после паузы, уже подхватив Эля в охапку, - не бери в голову то, что я тебе наговорил в последние полчаса. Бабуля всегда делала слишком крепкое винцо.
Он отводит – хотя точнее будет сказать, что отволакивает – Эля до кровати и даже укрывает безвольное тело того, способное только обозревать, да и то через дымку, пышным одеялом, от приятной тяжести которого Эль отрубается практически сразу.
В ночи он просыпается (если это ночь, но он решает не загружать себе голову ещё и этим) и бредёт на кухню, чтобы глотнуть воды – или выдуть её чайник-другой, но вынужденно тормозит в коридоре, у прикрытой, но совсем неплотно, кухонной двери. Ухён разговаривает по телефону, и ещё до того, как удаётся разобраться с предметом разговора, Эль решает, что подслушивание его сейчас прельщает больше, чем потакание сушняку. Возможно, в какой-то миг он думает, что говорить могут о нём самом. А в другой – и это решает – догадывается, о ком на самом деле.
- … ты уверен, что он справляется? Я видел его сегодня, и по мне так нет. Нет, разумеется, а ты думаешь, он что-нибудь скажет? Когда-то он тебе говорил, да и то… Да, в основном не тебе. Но с этим и перед погружением настали проблемы, как ты помнишь. А теперь уж… Сам понимаешь. Нет, этот наш не помнит вообще ничего. Ну, кроме мира нашего, как я уже говорил, - пауза. – Да, я тоже так думаю. Мира Сонджону будет недостаточно…
Эль разворачивается и возвращается в спальню на цыпочках, почти не дыша. Зарывается обратно в одеяло, до того усыпившее его так удачно, но теперь на тот же фокус ему почему-то требуется никак не меньше сорока минут – или вечности. Перед тем, как всё же уснуть, Мёнсу вспоминает на миг о том, что Ухён его просил напомнить о чём-то рассказать, но в тот же миг проваливается в сон.
***
Наутро Эль обнаруживает белый свет за окном, холодную квартиру и записку на столе вместо Ухёна: «Ты, соня, сегодня отдыхаешь, у тебя официальный выходной. Вода и аспирин на кухне, хотя после бабулиного не должно бы. Можешь побродить по городу, попробовать вспомнить, только не заблудись=)». Записка сама собой разумела, что возвратиться из прогулки Эль должен, естественно, сюда, а ведь у него, Мёнсу внезапно задумывается, где-то здесь есть и свой дом… Хотя, наверное, пытаться найти его самому – более, чем безнадёжная затея. Когда не знаешь даже, откуда начать поиск – это даже не задача, это пустота в голове, цель без средств, больше похожая на размытую мечту. Вот пусть пока ею и остаётся. У Эля, кроме неё, уже есть вполне конкретная цель, с конкретными путями решений – ну или хотя бы попыток решить.
Он собирается, выискивая в шкафу у Ухёна для себя гражданскую одежду; в форме идти не хочется, раз он не на службу, а близость их отношений с Ухёном, достаточная для того, чтобы визит Эля к нему в квартиру, растянувшийся на несколько дней, выглядел нормально, подсказывает ему, что одалживание одежды не будет слишком большим грехом.
На улицу, всё так же неприветливо ветреную, он выходит в тёмном пальто, замотавшись в широкий шарф. И неспешно направляет свои стопы по уже знакомому маршруту.
Улица, вроде бы по-утреннему светлая, на деле пугает его неестественностью: свет исходит не с неба, но от тех самых огромных фонарей, направляющих его потоки вниз, в стороны и даже вверх – но далеко вверху, словно за куполом, всё равно чернеет ночь, и кажется, что она лишь ждёт мгновения, чтобы снова вернуть себе свои права, теперь уже и вправду безраздельные. Эль думает о том, что, возможно, предпочёл бы жить в вечном мраке, чем так, но он не может знать точно: не то чтобы не пробовал, пробовал – но забыл об этом, и теперь уже всё равно.
Возможно, он дал бы себе возможность снова узнать этот город, побродить по его закоулкам, рискуя заплутать, но, к сожалению, он не может позволить себе такого, он и так идёт фактически наугад. Кто знает, может, тот, кто нужен ему, уже давно ушёл спать домой и тоже сегодня отдыхает? Только вот надежда всё равно упрямее логики.
Эль не доходит до здания Охранки совсем немного, останавливается у одного из домов напротив той самой залитой бетоном площадки, с которой они с Ухёном вчера уезжали на квадрацикле. Облокачивается о шершавую стену с облупившейся краской и принимается ждать, стараясь особенно не впадать в размышления: ведь стоит ему начать осмысливать его ожидание с позиций здравого смысла, он тут же развернётся и уйдёт – не смысл, конечно, а сам Мёнсу. Уйдёт обратно, домой к Ухёну, или ещё лучше – вдоль по широкому проспекту, там наверняка где-то неподалёку центр, где всегда кипит жизнь, так что, наверное, и здесь должна – хотя бы чуть-чуть, город-то всё же не мёртвый. Не до конца. Или частично.
Но судьба оказывается к нему благосклонна: удариться в сомнения Эль просто не успевает. У него даже не успевают затечь ноги достаточно для простой смены позы.
Дверь Охранки вдали, за площадкой, открывается, выпуская наружу, во власть ветра того, кого Эль и рассчитывал увидеть, и боялся, что не увидит сегодня. Тот самый, нужный, ёжится сначала, поднимает плечи и воротник у кожаной куртки, и, кажется, что вопросительно смотрит наверх: мол, вы там совсем обнаглели, с такой погодой? А потом засовывает белые руки в карманы и быстрым шагом, нахохлившись, пересекает площадку.
Эль отталкивается от стены плечом и неторопливо идёт навстречу, на пересечение, однако, не торопясь сделать так, чтобы его заметили: ему важно отчего-то успеть подойти достаточно близко, чтобы увидеть лицо. И ему это удаётся. Когда Сонджон, наконец, замечает его и замирает, забывая сделать следующий шаг, Эль может видеть, как расширяются у него глаза, как что-то меняется в них. И Эль не может оторвать взгляд, так и смотрит в них, подходя всё ближе и ближе, пока не оказывается на том расстоянии, на котором он вполне мог бы, не распрямляя руки, провести пальцами по щеке Сонджона… Но он не делает этого. Сонджон отшатывается от него и так.
- Зачем… почему… у тебя сегодня выходной, - наконец ультимативно произносит он, хмуря брови. Ясно давая понять, что тем, кто пришёл не работать, делать здесь нечего.
- Я ждал тебя, - просто отвечает Эль. И ловит растерянность в глазах Сонджона.
- Почему меня?
- Я хочу, чтобы ты… - рассказал? Показал? Ответил на вопросы? Разве этого уже не достаточно было ночью? Да и этого ли он хочет от Сонджона? – Мне просто нужно быть с тобой.
Тот опешивает на секунду, и снова Элю не понять его взгляд.
- Почему со..
- Потому что только рядом с тобой мне кажется, что я жил.
Несколько томительных мгновений молчания, кажется, Сонджон прокручивает его слова в голове, то ли проверяя на прочность, то ли раздумывая, не послышалось ли ему. Эль не знает, к какому выводу тот приходит, следит за его лицом, ловя малейшие изменения: как Сонджон чуть щурится от ветра, заставляющего слезиться глаза, как в уголках их собираются едва заметные морщинки. Наконец Сонджон выдыхает воздух, на долю секунду облачком повисающий у его губ, и усмехается. Произносит:
- Ладно, - и разворачивается и уходит вдоль по проспекту, не обернувшись даже, чтобы проверить, последует ли Эль за ним. Словно давая последний шанс передумать и уйти в противоположную сторону или остаться стоять на месте. Но Мёнсу лишь на миг задерживается, отчего-то загипнотизированный видом хрупкой фигуры, удаляющейся от него, а затем, спохватившись, быстрым шагом скоро догоняет её.
Они идут, словно бы никуда конкретно, но почему-то спеша, обгоняя нечастых прохожих на своём пути. Сонджон по-прежнему прячет руки в карманах куртки, чётко отмеряет шаги по мостовой остроносыми ботинками. Эль порой бросает на него взгляды украдкой, и ему вдруг приходит в голову, что с этими выбеленными волосами, собранными в косички, из которых торчат то тут, то там отдельные прядки, Сонджон напоминает птицу в пушистом белом оперении. Возможно, редкую, возможно, и совершенно обыкновенную, вроде лебедя или голубя, но этой птице точно не место здесь, Эль уверен в этом как ни в чём другом.
- Ты красишь волосы? – зачем-то спрашивает он.
- Покрасил всего один раз, на спор, - вздыхает Сонджон, - а потом остановка, и..
- ..всё так и осталось, - кивает Мёнсу. – Но если надоело, разве не можешь покраситься ещё раз?
- Могу. Только зачем?
- Ради иллюзии перемен, к примеру.
- Вот именно, - Сонджон останавливается у входа с мигающей вывеской и кивает на него, мол, нам туда, после чего тихо продолжает: - Ради иллюзии..
Эль спускается вслед за ним по узкой лестнице вниз, где обнаруживает себя в подвальном то ли баре, то ли ресторане, если последнее может быть актуально в этом мире теперь.
- Что это? – спрашивает он у Сонджона.
- Здесь отдыхают, - лаконично поясняет тот и явно привычно отправляется к барной стойке, занимает один из высоких стульев, так что Элю ничего не остаётся, как сесть на соседний. Сонджон тут же утыкается носом в меню напитков, а Эль оглядывается, пытаясь всё же понять, где находится. Позади них – столики, довольно много из них заняты, и потому в помещении шумно, слышны смех и разговоры; если же посмотреть вправо, там дальше затемнённый коридор, у которого дежурит малый в форме швейцара, серьёзный достаточно, чтобы предположить, что далеко не любого он пропустит туда.
- Что там?
Сонджон даже не смотрит - ни на Эля, ни в сторону, в которую смотрит сам Эль, - когда бормочет в ответ, всё так же скрупулёзно изучая меню:
- ВИП-комнаты…
- Нда, стоило догадаться, - протягивает Эль и переключает своё внимание на выставленные в стройные ряды бутыли и бокалы, в которых бликами играет жёлтый свет ламп.
Бармен подходит к ним, Сонджон делает заказ, выбирает какой-то коктейль; бармен кивает, споро делает запрошенное, и, к удивлению Мёнсу, перед тем, как снова удалиться к другому краю стойки к новоприбывшим посетителям, вместе с коктейлем ставит перед Сонджоном ещё и дополнительный пустой бокал.
- Зачем..
Сонджон вместо ответа чуть отпивает из трубочки матовую желтоватую жидкость, слышен мягкий перестук льда, после чего через другую трубочку спускает прежде набранное в рот в пустую тару.
- Тебе не кажется, что это своего рода извращение? – хмыкает Эль, на что Сонджон неожиданно огрызается:
- Я не любитель обратной перистальтики, - резко, почти зло. Затем, словно в неозвученное извинение: - Плюс, в противном случае риск привыкнуть выше, чем был раньше. На нашей работе стать алкоголиком слишком просто и потому непозволительно.
Мёнсу вдруг чётко представляет скучающее лицо Ухёна, услышь он это, и еле удерживается от смешка. Они – Сонджон и любитель бабушкиного вина – всё же такие разные, слишком разные, чтобы ладить – наверняка. И всё же Ухён о нём волнуется..
И что это он вдруг чувствует – ревность?
- Сонджон, - говорит он и внезапно понимает, что это первый раз за то время, что он помнит, когда он произносит его имя. – Кто мы друг другу?
Взгляд Сонджона, прежде рассеянно блуждающий в пространстве, вдруг останавливается; Эль видит, как напрягаются скулы юноши, как пальцы, расслабленно лежавшие на плохо полированной поверхности стойки, сжимаются.
- А это, - медленно произносит Сонджон, - ты сам мне скажи.
И Мёнсу вдруг понимает, что «Я не помню» тут не оправдание.
- Сонджон, - снова зовёт он и, когда тот поворачивается к нему, проводит рукой по его щеке – то, что он хотел сделать ещё давно. Мёнсу чувствует туман в своей голове и мягкость кожи под своими пальцами; он чувствует дыхание Сонджона, когда тот прерывисто выдыхает.
- Почему вы ещё дышите? – почти шепча, спрашивает Эль.
- Потому что хотим, - одними губами отвечает Сонджон.
Секунда, ещё секунда, словно кадр, застывший на экране по велению зрителя, и лишь чарующе, гипнотизирующе и вместе с тем – отчаянно-просяще блестят в полутьме глаза Сонджона.
Звон бокалов и чей-то слишком громкий смех разбивают волшебное мгновение через несколько маленьких вечностей; Сонджон отстраняется от руки Эля, отводит взгляд, снова набирает в рот алкоголь, задерживая его ненамного – и вновь в соседний бокал. Эль чувствует какую-то тянущую тоску, когда смотрит на это, и не может точно понять причину, хотя главное он уже понял: он не ошибся, когда начал искать свою жизнь рядом с этой чудаковатой птицей, и пусть горько отчего-то, но горечь лучше, чем отсутствие вкуса.
А кроме горечи, бонусом, невероятное ощущение правильности; оно накатывает, когда Эль поворачивается лицом к барной стойке, заказывая выпить и себе, и нечаянно его локоть касается локтя Сонджона, и тот не отводит его. И Эль улыбается, чувствуя, как внутри его разливается так неожиданно и так неожиданно приятно – спокойствие. Такое бывает, наверное, когда возвращаешься домой.
И одна мысль вдруг становится такой соблазнительной для Эля: перестать спрашивать, перестать пытаться хоть что-то понять, просто уговорить, каким угодно образом уломать Сонджона позволить ему быть рядом – или просто схватить и не отпускать, не оставить альтернативы. В конце концов, Мёнсу уже для себя уяснил вполне достаточно для того, чтобы не начать жрать что-нибудь у всех на виду или на виду у всех же завалиться спать, да и вообще – достаточно, чтобы не пропасть, а от остальной правды всё равно только одно желание – пойти повеситься в подвале, чтоб так мучиться! Лучше уж, верно, обойтись без неё как-нибудь. А лучше не как-нибудь, а рядом с Сонджоном.
Но сзади вдруг раздаётся размеренный стук каблуков, Эля внезапно окутывает такой томительно знакомый запах, чуть приторный, немного терпкий, словно пряности, дорогой, и в следующий миг он чувствует невесомое мимолётное касание – пальцами по его волосам, привычная нежность. Он резко оборачивается, их руки с Сонджоном больше не соприкасаются, но всё, что он успевает увидеть – это спины двух охранников, за которыми смыкается темнота коридора, ведущего к ВИП-комнатам. Сонджон вопросительно смотрит на него, но что Эль может ему ответить? Он в растерянности и сам, и он ясно понимает теперь – пожалуй, он поторопился с отречением от вопросов.
Он слезает со стула и под становящимся всё более пристальным взглядом Сонджона подходит к парню-швейцару на входе в коридор. Но даже не успевает задать вопрос – разве что рот открыть.
- Сегодня 4-ая, а не 5-ая, - почти не размыкая губ и смотря в другую сторону, произносит швейцар. – Минут через десять пройдёшь, пропущу, как обычно.
Эль чувствует, как земля снова тихо начинает уплывать у него из-под ног, потому что – кажется, он точно себя недооценивал. Думал, всё просто? Работа в Охранке, остановка жизни, друг-сослуживец и парень-начальник? Куда уж проще-то, действительно.. А тут вон оно как выясняется – у него, у Эля, ещё и роман какой-то в режиме повышенной секретности. И свои люди, это секретное безобразие прикрывающие. У такого ведь и не спросишь теперь: «Извините, а кто это сейчас туда зашёл?». Вот же засада.
И Эль старается изо всех сил сделать из растерянного лица серьёзное, когда со значением тихо отвечает:
- Передай, что я не смогу сегодня. И… что извиняюсь, наверно.
У швейцара бесстрастность выражения сменяется таким удивлением, что Эль понимает, что что-то тут не так – и, вполне возможно, предполагается, что ему вообще отказывать во встрече своей таинственной пассии совсем не по рангу. Ну, или она настолько сногсшибательна, что парень просто искренне не догоняет, как такой можно дать отворот-поворот, пускай даже на один вечер. И Элю, конечно, жутко любопытно, почти до зуда в пятках. Но он затылком чувствует взгляд Сонджона – и то, как этот самый взгляд прожигает насквозь этот самый затылок. Поэтому нет, не сегодня. Да и…
Разворачиваясь и встречаясь глазами с Сонджоном, который, хмурый, тут же отводит их, утыкается взором в бокал… смотря на его руки, сведённые плечи, худые ноги… задерживая внимание на мелочах вроде завитка совсем светлых волос у уха и на самой аккуратной ушной раковине… и чувствуя, как что-то сжимается в груди, Эль правда не может понять, зачем ему понадобился кто-то ещё? Пускай даже таинственный и сногсшибательный. Зачем, что с ним было не так? Или что было не так у них с Сонджоном?
Элю кажется, Сонджон не знает, но чувствует измену; Элю хочется попросить прощения, но, скорее всего, так он сделает всё только хуже. Тем более, он ничего не помнит и сам. Ведь, наверняка, были же причины? Вряд ли он совершил сделку и обменял память на совесть, а значит – с последним всё было в порядке тогда, когда он ввязывался в стороннюю любовную авантюру. Во всяком случае, настолько в порядке, насколько оно есть сейчас. Так что не стоит гнать коней…
Единственное, что стоит – попытаться отвлечь Сонджона, развлечь его, умеет же он развлекаться? Самостоятельно, кажется, что нет; так часто бывает с детьми, которые взрослеют раньше, чем им было положено. Сонджон вряд ли младше Эля сильно намного, но он младший из всех, а спрос с него больше остальных – одного этого достаточно для того, чтобы запереться в скорлупе из каменной кладки. Она прочная и крепкая, и просто так её не пробить врагу – но и другу тоже. И там, внутри, не нужно даже гадать, ясно и так, что ужасно одиноко.
Эль уже собирается взять намеренно залихватский тон, предложить ему напиться до отключки сознания – если, конечно, парень пересмотрит свои принципы, ну или выяснится, что для него и пробы на язык хватает для состояния зюзи. Эль даже готов пойти на то, чтобы самому влить в себя достаточное для опьянения количество алкоголя уже второй раз за эти сутки.
Но у Сонджона из кармана вдруг раздаётся звуковой сигнал, призывный клич мобильного телефона, кому-то, вестимо, срочно понадобилось недавно ушедшее со службы молодое начальство – почему-то Эль уверен, что это с работы. Он наблюдает за тем, как Сонджон отвечает кому-то неведомому, сухо и односложно, подтверждая опасения Мёнсу. А потом, закончив разговор, просто спрыгивает со стула, оставляет на стойке сложенную пополам купюру и быстрым шагом направляется к выходу, снова даже не посмотрев, последует ли Эль за ним. Но да куда бы тот делся?
Эль догоняет его, перепрыгивая через ступени, уже наверху, ловит за локоть, острый даже через кожаную куртку.
- Погоди, - тренированная дыхалка, и нет отдышки от неожиданной пробежки. Славно. – Ты очень спешишь? Есть немного времени?
- А что? – Сонджон колючий, сплошная оборона, даже на безобидный вопрос – открытое подозрение в ответ, чувствуется в голосе.
- Проводи меня домой.
Сонджон смотрит на Эля, внимательно и недоверчиво, потом что-то решает для себя и – совершенно неожиданно для Мёнсу – берёт его за руку, чтобы, как ни в чём не бывало, действительно повести куда-то. Наверное, следует полагать, что домой, домой к Элю, как и заказывали.
Его пальцы – всё такие же ледяные, хотя Элю отчего-то всё равно тепло от их касания, и он, пользуясь моментом, чуть сжимает их, улыбаясь украдкой. Он чувствует себя влюблённым школьником и, честно говоря, рад, так рад в этот момент, что не помнит того, что увело их с Сонджоном по другую сторону доверия. Жаль лишь, что у Сонджона этих воспоминаний не отнимешь.
Эль живёт дальше от Охранки, чем Ухён; они с Сонджоном даже вскакивают почти на ходу в небольшой трамвайчик, чтобы спрыгнуть с него, не доезжая следующей остановки, а дальше Сонджон снова ведёт его, всё так же за руку, под кроной деревьев в широкий двор, чтобы пересечь его по прямой и нырнуть в открытую дверь подъезда.
Они поднимаются на третий этаж, последний здесь, и замирают у самой правой двери. Предполагается, что у Эля есть ключи, но их у него нет: даже если и были где-то в кармане мундира, толку-то – мундир как остался висеть на вешалке в квартире Ухёна, так, должно быть и висит всё там же, вместе со всем содержимым своих карманов. Так что Эль лишь разводит руками, успевая подумать, что вряд ли сильно занятой его проводник сильно обрадуется бесцельной экскурсии. Но его ждёт приятный сюрприз: вздохнув, Сонджон лезет во внутренний карман куртки, достаёт разномастную связку ключей и принимается искать там нужный. Стало быть, вот оно как. Стало быть, достаточно серьёзно, чтобы. Эль хмыкает. Сонджон замечает это в своих поисках, легко догадывается о причине и более чем сдержанно комментирует:
- Ты хотел сменить замок, но вроде не успел. Сейчас это нам на руку.
Эля так и подмывает спросить: «Почему хотел?» - собственно, наверное, это то, что интересует его сейчас больше всего, но он отлично знает, что Сонджон всё равно не ответит. Откуда? Кажется, он всё-таки знает Сонджона, и отсутствие воспоминаний не играет в этом знании никакой роли. Так что вместо этого он спрашивает другое – бессмысленное, просто так:
- Мне там понравится?
Сонджон закономерно смотрит на него, как на идиота, но всё же отвечает, в своей, впрочем, манере:
- Там высокие потолки и балкон на Королевскую площадь. Думаю, понравится. Понравилось же когда-то..
Нужный ключ, наконец, найден; замок приветливо щёлкает, впуская в прохладный широкий холл, но Эль видит, что Сонджон полон намерения слинять раньше, чем нога хозяина ступит на порог своего жилища, и потому не спешит заходить, а лишь снова чуть придерживает вечно убегающего за руку.
- Приходи, когда закончишь с работой. Приходи ко мне, сюда. Придёшь?
Сонджон молчит и отводит глаза, и Элю кажется, это не потому, что он боится соврать, а потому, что боится согласиться.
- Почему тебя снова вызвали? Ты же только что отработал в ночь. Вы не устаёте? Киборги?
Сонджон неожиданно улыбается и поднимает голову, смотрит прямо.
- Я приду.
После чего, словно уж, выскальзывает из пальцев Мёнсу, и вот уже сбегает по лестнице, и вот уже его нет, лишь слышны быстрые шаги по ступеням внизу – а секундами позже исчезают и они.
Мёнсу ещё несколько секунд после держится за дверную ручку, чувствуя пальцами гладкость металла, смотрит на опустевший лестничный пролёт, а потом, будто очнувшись ото сна, чуть вздрагивает, растерянно моргает и, наконец, заходит в квартиру, закрывая за собой дверь.
Как странно. Он – дома. Он дома.
Квартира большая, просторная, светлая, с высокими потолками и совсем малым количеством мебели; она действительно нравится Элю. Он снимает пальто, вешает его на вешалку, педантично складывает на столик в холле шарф, снимает ботинки, а дальше идёт по комнатам и распахивает все окна, так что вскоре единственное, что не понравилось ему сначала – духота запертого помещения – перестаёт существовать. Всё пространство постепенно заполняет свежий воздух, ветер играет в полупрозрачных матовых шторах; а в зале Эль действительно обнаруживает выход на широкий, почти огромный балкон. С него и вправду видна площадь и дома полукругом вокруг неё, и несколько деревьев, и люди, гуляющие по ней и расходящиеся прочь по улочкам и улицам, по проспекту, вдаль. Эль опирается на перила и пытается вглядеться в маленькие фигурки, а потом – в непонятное, клубистое небо, где свет фонарей-гигантов так упрямо борется с темнотой, будто не желая признать, что усилия напрасны, что его победа – более, чем иллюзорна.
- Ты вернулся, - говорит кто-то рядом, тонкий, но тихий голосок; Эль поворачивает голову вправо, отчего-то не пугаясь и не удивляясь даже, и улыбается, сквозь широко расставленные прутья невысокой границы между балконами встречаясь взглядом с большими и такими серьёзными глазами. Их владелица хмурит брови и маленькими пальчиками убирает с лица мешающие, чуть вьющиеся прядки.
- Ты говорил, что если вернёшься, то всё изменится, - говорит она. – Разве всё изменилось?
Эль вздыхает и садится по-турецки на пол балкона: его собеседница тоже сидит на полу, прижимая одной рукой платье к коленкам, чтобы не улетало, и так у них теперь есть хоть какой-то шанс говорить на одном уровне.
- Боюсь, когда я говорил это, я не предусмотрел ещё один вариант. Нет, ничего не изменилось, прости.
- Ничего, я уже поняла это, - её голос звучит так рассудительно, что Эль невольно улыбается снова. Впрочем… сколько ей на вид? Лет пять? Значит, стоит прибавить ещё три года, и будет уже понятнее. Повезло или нет тебе, девочка, что ты не спала в ту ночь? Ты живёшь, но ты теперь надолго, если не на всю жизнь, останешься пятилетней. Что бы ты предпочла, дай тебе выбор, если бы смогла его осознать тогда? Наверное, все мы предпочли бы жить. Как угодно, и вечное детство – не самый плохой вариант.
- Значит, - продолжает она, вырывая Эля из размышлений, - мы всё ещё эльфы.
- Эльфы? – удивлённо переспрашивает Эль. Девочка смотрит на него с укором.
- Ты что, всё забыл?
- Точнее и не скажешь, - бормочет Мёнсу; именно всё – рад бы он забыть только об эльфах. – Расскажи мне ещё раз.
Она поворачивается личиком в сторону площади, щурит глаза от ветра. Начинает уверенно:
- Мы как эльфы. Люди плохо помнят о них, но они не ели людскую пищу, не спали, были бессмертны и не старели…
- Но их можно было убить, - возражает Мёнсу, вспоминая книжки, которыми зачитывался в детстве… стоп. Вспоминая? Он помнит это? Или просто знает, что мог прочесть в захватывающих книгах о других мирах и временах?
Девочка качает головой.
- Ты задаёшь те же вопросы, что задавал и в первый раз, ты действительно не помнишь, - она замолкает на некоторое время, но потом всё же продолжает: - Возможно, людям было проще придумать, что эльфы в чём-то так же уязвимы, как и они. А, может, тогда, когда люди стали способны складывать предания о них, эльфы уже были близки…
- Близки?
- К исцелению. Могли что-то есть, могли быть ранены и страдать от боли, совсем не как в начале. А потом они нашли выход.
- Какой?
Она пожимает плечами:
- Кто знает. В книжках пишут, они ушли. Или уплыли… Но я думаю, они стали людьми, затерялись, слились с толпой.
- Невозможно, - Эль сам не замечает, как входит в раж, как разговор, начатый со снисхождением, часто свойственным в беседе между взрослым и ребёнком, становится настоящей дискуссией: будто бы действительно – были эльфы, будто бы действительно – они были такими же, и это могло помочь найти решение. – Эльфы же были очень красивыми, везде про это сказано. Как они могли затеряться?
- Людям свойственно идеализировать непонятное и недостижимое, - философски изрекает девочка, но Эль уже и не думает смеяться над этим, слушает. – К тому же, на эльфах не отражалось время, даже солнце не темнило их кожу… Ещё бы, это было красиво.
Эль мотает головой:
- Всё равно, в твоей теории слишком много нестыковок. Смотри, во-первых вокруг них менялось время, а у нас оно стоит – это раз, - он начинает загибать пальцы. – Потом, ты говоришь, они были близки к исцелению, когда люди стали способны говорить о них… но как они смогли сделать это, приблизиться? Тебе не кажется, что, раз уж на то пошло, мы больше смахиваем на вампиров – убить практически нереально, не едят, только пьют кровь… Что?
Он останавливается, когда видит, что оппонентка смотрит на него со скепсисом, который и у зрелого человека встретишь нечасто. Затем она лишь вздыхает и удручённо качает головой: кажется, он только что разрушил её иллюзии относительно его интеллекта.
- А ты говоришь про нестыковки… В версии про вампиров их гораздо больше. Мы не пьём кровь, нам не страшна святая вода, распятие, чеснок. Ну какая же это версия? А с эльфами у тебя всего два вопроса, и те несостоятельны.
- Хей! – возмущается Эль. – А ну-ка, почему это?
- Потому что про время мы знаем только здесь, вокруг нас. А к исцелению, ты сам сказал в прошлый раз, что, кажется, нашёл путь. Но…неужели и правда совсем ничего не изменилось?
Эль впервые слышит в её вопросе абсолютно детскую надежду, готовность поверить во что угодно, что он скажет ей. Но сам при этом думает: вот так новость! Исцеление, не больше, не меньше. Ухён говорил, что они надеялись всего лишь добиться эффекта сна, чтобы облегчить существование живущих. Но, получается, сам Мёнсу надеялся совсем на другое…
- Я не рассказывал тебе, что это за путь? – осторожно спрашивает он, но девочка лишь печально мотает головой. – Плохо… Не знаешь, эльфы после излечения память не теряли?
- Все сразу? – она недоверчиво поднимает брови, кривит рот. – Подумай, если бы вдруг объявилась целая куча людей, которые не помнят, кто они – думаешь, никто бы не заметил? Нет, они прятались сами, осознанно.
- Ясно… - протягивает Эль, хотя, конечно, не ясно ему ни черта. Все эти эльфы… Что за ребячество! Но она говорит, что до этого он нашёл путь, и этот путь, вестимо, - вовсе не засунуть весь город по очереди под тот же аппарат или что там, чем отключали его самого. Да и амнезия всего населения – совсем не радостная перспектива. К тому же, у этих самых эльфов, по её словам, был процесс исцеления, а не скачок из одного состояния в другое. Сплошные нескладушки.
Можно было бы, конечно, и вовсе отмахнуться от этих сказок, но есть же какая-то причина, по которой он тогда так горячо взялся за реанимацию застопорившегося проекта, почему никому не сказал, что действительно надеется получить на выходе – но намекнул ей. Только ли потому, что она ребёнок, просто чтобы дать ей надежду, зная, что вряд ли она скажет кому-то ещё? Или же… он сказал ей потому, что именно она помогла выйти на правильную тропу, найти кажущийся таким вероятным ответ? Настолько вероятным, что он рискнул жизнью, и пусть вряд ли он рассчитывал на то, что очнётся без воспоминаний о самом себе и о своём деле, но… но он больше не эльф, так ведь?
- А почему же тогда у эльфов были дети, почему они росли? – спрашивает он, просто чтобы хоть что-то спросить, и лишь задним числом понимает, что, обращённый к ней, этот вопрос несколько бестактен. Но она и не думает обижаться или огорчаться. Только смотрит с хитринкой:
- А ты уверен? Ты много читал про эльфят, эльфийских детей? – и Эль вынужден признать, что, кажется, не читал. Во всяком случае, в его знании нет такой информации. Она поучительно протягивает: – То-то же. Люди много чего готовы выдумать, чтобы не задавать лишних вопросов.
«Почему ты такая умная?» - хочет спросить Эль, но вместо этого, спохватившись, спрашивает другое:
- Прости, но… как тебя зовут? Не обижайся.
Она смотрит на него долго, и вдруг глаза её расширяются в удивлении, она широко улыбается.
- Так значит, всё-таки изменилось! Ты поэтому спрашивал! Ты потерял память, и ты больше не эльф! – она не спрашивает, утверждает. – Не бойся, я никому не скажу. А ты просто… поищи ещё путь, ладно? – она вскакивает на ноги, отряхивает платьице. – Мне кушать пора, так что я побегу!
- Погоди! – еле останавливает её Эль. – Так как…
- Йеджи, - жизнерадостно отвечает девочка и скрывается за дверью балкона, только Эль её и видел.
«Йеджи», - думает Эль и усмехается. Он мог бы догадаться, в самом-то деле.
Он лениво ложится на прохладный пол балкона, растягивается на нём в своё удовольствие, закрыв глаза. Ему становится жаль, что солнце не греет, хотя, интересно, правда, если бы оно погасло, они бы уже давным-давно замёрзли, тогда как?.. А, лучше не думать, прав Ухён. Эта остановка жизни, эти, о боже, эльфы – всё это давно осталось за той гранью, где можно было бы ещё уповать на привычные законы. Они все застряли в сказке, не иначе. Но в очень мрачной, в слишком мрачной, на скромный вкус Эля.
Впрочем…
Он открывает глаза и резко садится, поднимается на ноги.
Пускай это сказка, неважно. Пускай эльфы – явно детская фантазия, но ведь было же в ней что-то, что заставило его задуматься в прошлый раз? Что?
Для начала, её замечание о времени. О том, что известно только то, что здесь и сейчас. Неужели же правда не узнали ситуацию в других городах? В это невозможно поверить, но… но стоит проверить.
Телефон даже не приходится долго искать – вот он, в гостиной, и, слава Богу, наличествует справочник, а в справочнике – Ухён, мобильный и домашний, а иначе бы все благие намерения Эля канули бы в никуда. Мобильный Ухён отвечает не сразу, а когда отвечает, звучит удивлённо:
- Ух ты, надо же, и до дома добрался! Как тебя угораздило?
- Со… - Эль запинается, внезапно испытывая острое нежелание говорить о своём проводнике, но потом понимает, что другого объяснения у него всё равно не найдётся. – Сонджон помог.
- Надо же… - голос становится всё более удивлённым, почти неверящим. Но, кажется, тоже соображает, что других вариантов добраться до собственной квартиры у Мёнсу просто не было.
- Я у тебя форму оставил, - говорит Эль зачем-то и тут же вспоминает, почему, собственно, звонил: - Я тебя на самом деле кое о чём спросить хотел. Если ты не занят.
- Если бы я был занят, то рявкнул бы: «Я занят!» в первую секунду нашего разговора и повесил бы трубку, - усмехается Ухён. – Так что валяй, спрашивай.
- Когда всё произошло, три года назад, - медленно начинает Эль и каким-то образом чувствует, что Ухён на той стороне напрягается, - вы пытались связаться с другими городами? У них всё так же? – пауза, в которую молчат они оба, после чего Эль осторожно добавляет: - Вы вообще за это время с ними связались?
Молчание продолжается и дальше, и Эль подумал бы, что проблемы со связью, если бы не слышал на том конце провода дыхание Ухёна. Наконец, тот отвечает, тоже медленно, как будто пробуя почву перед собой перед каждой фразой:
- Я могу ответить на твои вопросы тремя разными ответами: «да», «нет» и «не знаю». «Да» - мы пробовали связаться. «Нет» - так и не связались. Так что, как ты понимаешь, «не знаю» - это к оставшемуся вопросу. Мы понятия не имеем, что в остальных городах.
- Как такое вообще возможно? – Эль ошарашен; это никак не укладывается у него в голове.
- А что ты хочешь? – флегматично спрашивает Ухён. – Как будто мы раньше сильно поддерживали связь. Но тут вообще всё очень нерадостно… - он внезапно мрачнеет. – Когда выяснилось, что каналы связи с другими городами не работают, начали посылать дипломатические миссии – одну, затем вторую… третью… Кого по небу, кого по земле…
- И что?
- Ничего, - голос Ухёна неожиданно холоден. – Никто не вернулся. Мы не знаем, что с ними. И это волнует нас несколько больше, чем то, что там в других городах.
«Это волнует тебя больше, чем судьба всего мира?!» - хочется крикнуть Элю, но внезапно он понимает.
- Ты знал кого-то оттуда, да? Из этих миссий.
- Да, знал немного, - сдержанно отвечает Ухён. – Например, своих родителей. Они так неудачно у меня дипломаты… были.
Элю хочется провалиться под землю – от своей догадливости и от того, что он молчит и не знает, что сказать, а секунды идут, идут, одна, вторая, третья, четвёртая…
На том конце слышится глубокий вздох, а потом – как переключение тумблера – насмешливый голос Ухёна:
- Ну что, я удовлетворил твоё любопытство? Могу идти работать дальше?
Эль проглатывает ком в горле, думая, что лучше бы Ухён срывал свои эмоции, чем научился их подавлять так качественно, отвечает максимально буднично:
- Да, спасибо..
- Мундир завтра заберёшь, - как ни в чём не бывало, продолжает Ухён. – Тебе в нём надо будет к десяти утра явиться к Дэниэлу. Так что нам будет проще без десяти встретиться у Охранки. Уяснил?
- Вполне.
- Умничка. Тогда до встречи.
И он вешает трубку, и только апостериори Эль может оценить красоту намёка: «до встречи» - не «до связи», тонкая просьба не звонить больше и не проходиться по таким щекотливым… да что там, болезненным темам. Всё, что он хотел, он рассказал накануне, ночью. А всё, что за пределами того – излишек информации, те самые знания, что умножают печали.
И так, оставшись без единственного уже более-менее знакомого источника информации, Эль понимает, что, если он и захочет что-то узнать, действовать ему надо будет самому. Есть ещё, конечно, Сонгю и Хванён, но Сонгю был слишком грозен тогда, а с Хванёном… Элю почему-то думается, что вряд ли у него с Хванёном хорошие отношения. Возможно, это лишь следствие слов Ухёна, что он не особенно ладит с Сонджоном – или же простая интуиция, но сути дела это не меняет: Тень был бы последним человеком, к которому Эль решил бы обратиться.
Он находит, к своему удивлению, в холодильнике на кухне что-то перекусить и перекусывает, не вполне понимая даже, что запихивает в рот. Им овладевает азарт, охотничий инстинкт, хочется непременно что-то вызнать, разузнать, раскопать. Он жалеет постфактум, что Сонджона нет рядом: потому что, когда рядом Сонджон, ему не хочется играть в исследователя или сыщика, всё правильно и так. Тем более, он и сделать сейчас ничего не может – он сказал Сонджону, чтобы тот приходил, обязательно возвращался, и он будет его ждать. А значит, выходить из квартиры нельзя ни под каким видом. Хорош он будет, если Сонджон вернётся… к закрытой двери и пустой квартире.
Он устраивает подлинные раскопки по всему дому, но на первый взгляд так ничего и не обнаруживает; неудивительно – работая в Охранке и вынашивая какой-то свой хитрый план, тот, прошлый Эль наверняка не стал бы прятать улики на поверхности. Настолько на поверхности, чтобы даже идиот с амнезией нашёл бы в первый же заход поисковых работ. Определённо, эта версия – что смышлёный Эль спрятал всё более надежно – нравится Мёнсу много больше той, по которой он мог вообще ничего такого компрометирующего дома не хранить.
Он тайно надеется, что, может, кто-то полезный сам позвонит ему – ну ей-богу, стоит же у него телефон не просто так! С таким бешеным количеством имён в справочнике – он же видел.
Но, когда во второй половине дня, в самом её начале, когда только начинает идти на убыль свет фонарей, создавая видимость сумерек, телефон звонит, а Эль не успевает подойти, и включается автоответчик, уже через несколько мгновений Эль жалеет, что так страстно призывал высшие силы подсобить ему в телефонной сфере. Потому что из динамика раздаётся бархатный, низкий для женщины, но определённо женский голос – и Эль безошибочно угадывает его обладательницу, ещё до того, как она называет причину звонка. Ровно тогда, когда называет его имя.
- Здравствуй, Мёнсу, - мягко раздаётся после гудка, и Эль замирает на полпути. – Почему ты не пришёл сегодня? Ты ведь сам просил о встрече – или ты забыл? Я не привыкла слышать отказы, ты же знаешь, хотя я и так столь многое тебе позволяю, милый Мёнсу. У тебя есть шанс найти меня там же, где и обычно, в наше обычное время, и попросить прощения. И если ты будешь настойчив, то я даже тебя прощу, - пауза и: - У тебя всё такие же мягкие волосы, мой хороший.
Её голос обрывается… нет, не так, музыкально сходит на нет, плавно, словно подошёл к завершению этюд, хотя чисто логически Эль понимает, что она просто положила трубку, закончился звонок.
У него в голове туман – не такой приятный, как когда он смог прикоснуться к коже Сонджона, другой природы; он завораживает и окутывает, он словно сладкий яд. «Милый Мёнсу», «мой хороший» - «мой…Мёнсу», и Элю одновременно и невыразимо лестно, и хочется туда, куда зовут, но, вместе с тем, он вдруг чувствует себя в ловушке. Это наверняка не так, да и неизвестная она – никакая не колдунья, просто раньше он шёл к ней добровольно и был счастлив этому, а теперь… теперь он просто не знает, почему шёл. «Почему не к Сонджону?» - так, скорее, звучит вопрос. И то, что неоспоримо казалось сладким и желанным ему раньше, теперь выглядит как принуждение, словно говорит: «ты сам отказался, ты сам сделал выбор, и вот он, теперь тебе не свернуть».
(продолжение - в комментариях)