Автор: ~dark_rose_for_elven_king~
Бета: Базаров
Муза: Alice Princess
Дисклаймер: мальчики – свои собственные, мир и сюжет – мои)
Пейринги/Персонажи: ЮнДже, ЮнЧоль, ЮМин (сторонний), Джунсу
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, экшн, юмор/стёб, ангст, POV Юно
Размер: макси (33001 слов)
Статус: закончен
Саммари: "Таких, как я, в прежние времена называли экзорцистами. Изгоняющими дьявола. Но это было тогда, случаи, подобные этим, были на перечёт; после же войн всё пошло наперекосяк, вызовов стало всё больше – через некоторое время организовалась наша служба. Даже теперь, когда церквей почти нет, а многие местные приходы упразднены за ненадобностью, мы зовёмся Изгоняющими. Хотя по сути, уже не освободителями являемся одержимых, а их убийцами – но люди привыкли, людям проще считать эти действа Божьим умыслом. Их право. Но виноваты ли, в самом деле, те, кого мы лишаем жизней? "
«Я узнаю тебя
И все больше запутываюсь
Я горю
Спаси меня
Ради всех лет
Что мы проживаем
Ради всех тех ран
Которым никогда не зажить
Ради всех мечтаний
Что выскальзывают из наших пальцев
Ради всех страхов
Что лишь разрастаются»
©Oomph! – «Rette mich»
И все больше запутываюсь
Я горю
Спаси меня
Ради всех лет
Что мы проживаем
Ради всех тех ран
Которым никогда не зажить
Ради всех мечтаний
Что выскальзывают из наших пальцев
Ради всех страхов
Что лишь разрастаются»
©Oomph! – «Rette mich»
Ночь – сумеречное время. Это выражение само по себе тавтологично, не правда ли? Ночь и сумерки – они совсем разные, и в сутках стоят тоже - порознь, и не зря. Тени – они и там, и там, но если ночью они обретают свою полную власть, то в сумерки весь мир сам становится тенью. Возможно – самого себя, возможно - какого-то другого мира, возможно – даже не существующего.
Мои ноги шагают прочь от центра. Глаза привычно зажмурены, подошвы сами выбирают путь по камням мостовой, всё ближе к тому месту, что якобы является домом. В руке я сжимаю крест, он больше, чем просто символ, чем атрибут, он часть меня, и, даже когда он лежит в нижнем ящике моего стола, я всё равно могу чувствовать тепло металла на своих пальцах, знаю, что в любой момент могу снова стать единым и только тогда ощутить – подлинную силу. Даже если это – от лукавого, но моя сила – не в Боге, не в вере, которую я должен проповедовать, моя сила в том, что меня – боятся. Когда человек боится, он становится слабым. Тот же, кого он боится, обретает власть. И у меня она есть, эта власть над людьми. И это единственное, что имеет значение под этим вечно неспокойным небом.
Говорят, раньше священники были другие. Что-то вроде добрых утешителей, способных простить и отпустить все твои грехи. Я вспоминаю об этом, стягивая с себя перед зеркалом рабочую рясу и всматриваясь в собственное отражение, касаюсь пальцами стекла в том месте, где прожигают его чёрные льдинки – глаза. Мои. Добро? Утешение? Это вряд ли, не в это время, не в наше. Возможно, раньше, когда люди сами приходили за исповедью, такое было возможно и было востребовано, но вряд ли забота будет смотреться уместно в глазах того, кто приносит смерть. Забавно, даже наедине с собой не могу называть вещи своими словами, выкручиваюсь, отвлекаясь красивыми фразами. Боюсь назвать себя тем, кем являюсь – убийцей. Хотя, с другой стороны – продолжаю разглядывать своё худое скуластое лицо, провожу ладонью по отросшей за день щетине – почему это должно быть важным? После Третьей и четвёртой мировых войн разве имеют значения человеческие жизни, человеческие души – насколько помню, они все давно были проданы, и хорошо, если Дьяволу, а не друг другу. А я всего лишь один из покупателей, к тому же не паразит, а санитар леса, так сказать.
Проведя, таким образом, внеочередную самопромывку мозгов – обычно она требуется для успокоения совести примерно раз в пару месяцев, - я отправляюсь в спальню, на ходу расстёгивая рубашку. По дороге я миную одну залу, и пару гостевых комнат. Это не редкость теперь – такие квартиры – и не роскошь. Когда-то люди буквально дрались за каждый метр, но, пожалуй, что войны решили с избытком проблему перенаселения и квартирного вопроса. Хоть в чём-то – плюс. Я гадок? Не более, чем все.
Форменные сапоги снять столь же нехитрым способом, что и верхнюю одежду, не получается, даже наступая себе на пятки. Наклоняться же лишний раз лень, поэтому за мной теперь тянется цепочка грязных следов – пустяки, следом же семенит робот-уборщик, побрякивает-поскрипывает ржавыми детальками, но это ничего, он тут вообще один из немногих в рабочем состоянии, так что жаловаться грех. Вот и сброшенную мной рубашку подобрал, умничка. Главное, чтоб не переклинило, и не отправил её в мусорку, хотя с моей зарплатой, думаю, переживу такую потерю.
Дойдя до кровати, падаю, наконец-таки, в прохладное царство простыней, закрываю глаза. Сапоги всё-таки поддаются, брюки тоже – не свинячат особенно и стягиваются без особых усилий с моей стороны, за что безумно им благодарен. Хочется нырнуть под одеяло и забыться, и забыть, и уйти из этого безумного мира хотя бы на день…
Разумеется, именно в этот момент я слышу переливчато-деловую трель из кармана ловко заброшенных за кресло времён минувшего 20-го века брюк. Нецензурно ругаюсь – интересно, а у кого-то получается делать это цензурно?, – скатываюсь с постели, еле успевая не подставить под удар и так превратившееся со времени предыдущего выхода на работу в сплошной синяк плечо, доползаю до легкомысленно отшвырнутого предмета гардероба и выуживаю из кармана смятую в ком, опять, перчатку со встроенным портативным телефоном. Натягиваю на левую ладонь, принимаю вызов.
- Юно, ещё не успел отойти к Морфею? У тебя срочный вызов, сейчас, немедленно!
Проглатываю вдох не разочарования – обманутой надежды на сон, спрашиваю по возможности беспристрастно:
- Что там?
- Парень, 24 года. Обратились родители. Говорят, вроде как, невообразимое что-то творится…
- Далеко?
- Твой район, но лучше на мопеде, сейчас кину самый быстрый маршрут.
- Когда выезжать?
- Честно? Это тот случай, когда вовремя было бы минут десять назад.
- Понятно.
Отключаюсь, наконец, позволяю себе вздохнуть – и слышу в этом вздохе всю обречённость. Потом включается профессионализм, и все раскиданные по квартире вещи я уже нахожу с предельной точностью и скоростью. Скептически бросаю взгляд на отметины грязи на задниках сапог – в следующий раз всё-таки буду снимать ручками, - но чистить времени уже нет. Вся экипировка на мне, ряса, самое важное – беру из ящика крест, проверяю лазер: исправен, заряжен, на предохранительном режиме – мне ещё дороги мои ягодицы.
Перед домом открываю небольшой гаражик, вывожу мопед. На время прикрепляю крест позади сиденья – так, чтобы в любой момент можно было дотянуться. Чувствую лёгкий разряд на левой ладони: не обманул, гад, есть маршрут. Значит, есть новая цель – на ближайшие полчаса моей жизни. А о другой цели, более насущной и манящей – выспаться, - стоит пока позабыть. На те же полчаса.
Забываю и газую по указанному адресу, игнорируя предписанные правилами противопыльные очки. В тёмное время суток они не союзники, а враги – хорошему обозрению и небольшим ночным чудесам. Если опускать то, что я в них вроде как и не верю. По должности – положено верить.
До цели добираюсь минут за пять-семь, не больше, доверившись зелёной линии на схеме города, петляющей сквозь неприметные узенькие улочки. А цель – не хухры-мухры себе домик, даже с учётом нынешнего положения дел. Становится понятна срочность: даже если дело пустяковое, и паренёк просто перебрал таблеток или виртокайфа, а родителям почудилось невесть что – такие ждать не любят и не будут.
С пафосом проезжаюсь по широкой дороге, ведущей к особняку, покрываю добрые метров сто между рядами садовых изысков и вычурных фонарных столбов, чтобы резко затормозить у крыльца и почти на ходу спрыгнуть на землю, ловко не давая мопеду улечься боком на гравий, забираю крест. Отгоняя определение «выпендрёжник хренов», убеждаю себя, что просто стараюсь соответствовать гротескной обстановке. Почти получается.
Со ступеней ко мне сбегают двое.
«Родители» - думаю вначале.
«Слуги» - понимаю при мере их приближения. Дворецкий и одна из горничных, у последней глаза грозят вытеснить с лица остальные составляющие.
- Господи, как хорошо, вы приехали, наконец-то, как хорошо, там такое, вы ведь поможете, а то там… - принимается тараторить она, но под моим взглядом, хвала Всевышнему, затыкается.
- Где? – коротко спрашиваю я.
- Кто? – тупо переспрашивает горничная, дворецкий, судя по всему, немой. Я понимаю, что лаконичность, вероятно, не мой конёк. Не в этот раз.
- Для начала, родители. Они меня вызывали?
- Нет их, сударь, господин священник, нету! Уехали, а тут такое началось, ну я позвонила, объяснила, а они сказали, что сами обо всём позаботятся, а потом перезванивают и говорят вас ожидать… это что же, молодого господина теперь?…
Старательно игнорирую последний недовопрос и задаю свой.
- А где молодой господин?
- Ой, Жан проводит вас!
Жан, оказавшийся не немым, но иностранцем, действительно провожает. Сначала – в мраморный холл с высокими потолками, затем – на лифте, до третьего этажа, а дальше просто выразительно тыкает пальцем, куда идти. Сам, я так понимаю, продолжать работу гидом не хочет. Вижу – боится, и не настаиваю. Разворачиваюсь, иду в указанном направлении. За моей спиной с мягким шумом закрываются двери лифта. Мои шаги тонут в толстом ворсе ковра, их неслышно, и вокруг – абсолютная тишина. Будто отключили звук в динамиках жизни. В таких случаях обычно наоборот, себя бы услышать, а тут… Тихо. Пальцы крепче сжимаются на рукоятке креста.
В конце длинного коридора – дверь. Такое ощущение, что эта настораживающая, будто затягивающая в себя тишина концентрируется именно там, за этой самой дверью, эпицентр – там. Толкаю её, и привычным жестом – шаги вперёд-чуть вправо, чтобы увернуться от предполагаемой опасности для всяк входящего.
Но её нет.
И вообще, здесь хоть кто-то – есть?!
На первый взгляд, и на следующие штук десять по разным уголкам этой свалки роскоши, иначе не назовёшь, комната оказывается абсолютно пустой. Ну, точнее, на предмет существ человеческого происхождения – по другим параметрам она более чем полна. Перегружена мебелью, без сомнения, стоящей больше, чем полагается обитым кожей и тканью деревяшкам, повсюду разбросаны какие-то вещи, такое ощущение, что здесь был погром – на полу поломанные стулья, разодранные подушки, соответственно – и белые перья, куда ни посмотри. Хотя это-то как раз неудивительно. Удивительно то, что всё это, видимо, было, а по идее – должно продолжаться. По законам жанра. По тем же законам ещё явно не хватает виновника происшествия.
Хотя – виновника ли на самом деле?
Таких, как я, в прежние времена называли экзорцистами. Изгоняющими дьявола. Но это было тогда, случаи, подобные этим, были на перечёт; после же войн всё пошло наперекосяк, вызовов стало всё больше – через некоторое время организовалась наша служба. Даже теперь, когда церквей почти нет, а многие местные приходы упразднены за ненадобностью, мы зовёмся Изгоняющими. Хотя по сути, уже не освободителями являемся одержимых, а их убийцами – но люди привыкли, людям проще считать эти действа Божьим умыслом. Их право. Но виноваты ли, в самом деле, те, кого мы лишаем жизней? Действительно – только одержимы, это всегда видно, если на самом деле, и скорее жертвы обстоятельств, чем что-то иное. Может случиться с каждым – кажется так, да?
Я прохожусь по комнате, приглядываясь более тщательно, чтобы, наконец, зацепиться взглядом за торчащую из груды какого-то разноцветного тряпья на диване бледную, безжизненно висящую кисть. С почерневшими кончиками пальцев. Игнорируя разрастающееся внутри раздражение на теперь очевидное, я резко дёргаю за руку, и к моим ногам падает тело. Сажусь на корточки и переворачиваю его лицом к себе. Юноша. Смазливая мордашка, черная помада, чуть смазавшаяся у правого уголка губ, потёкшая некрасивыми разводами тушь, модный прикид из сплошных разрезов и рваных оборок – классический отпрыск богатых родителей, пошедший в разнос. Других и нет сейчас. Но ни в коей мере не мёртвый, нет-нет. Живёхонький… Только вот укуренный и – проверяю привычным жестом ямочку на изгибе шеи под самой кромкой волос и, разумеется, нащупываю там под кожей металлический шарик – под виртокайфом тоже. Мразь. Глупая, загипнотизированная.
Я встаю, еле удерживаясь, чтобы не пнуть мысом сапога мирно валяющуюся тушку, и вызываю штаб.
- Джунсу, тут, судя по всему…
И тут меня хватают за ногу. Обомлев, смотрю вниз: тельце, надо так понимать, вернулось к жизни, и теперь, как результат, тонкие длинные пальцы с неожиданной силой удерживают мою щиколотку.
- Что тут? То есть, что у тебя, там? Юно, эй?
Но снизу второй голос, тише, слабее, просяще:
- Не надо… Подожди…
Отключаю связь с Джунсу. Сам не знаю, почему я это делаю. Этот парень - пустышка, обычный наркоман, и об этом следует сообщить, но…
- Чего тебе?
Не сложившийся одержимый приподнимается на локтях, наконец отпуская из цепкого захвата мою ногу, садится, прислоняясь спиной к дивану, поднимает на меня глаза. Огромные, чёрные, как ртуть, затуманенные. Но не демонами.
- Не говори, что я не….не… - щёлкает пальцами, пытаясь вспомнить слово. Не дождавшись помощи с моей скептически настроенной стороны, сдаётся. – Короче. Если ты меня сейчас сдашь, то меня убьют другим способом.
- Повтори. А лучше объясни, - зря я, наверное, скорее всего он бредит и даже не понимает, о чём говорит. Надо было не слушать, говорить Джунсу, как есть, и уходить отсюда, подальше от всей этой головной боли и наркотического бреда.
Юноша усмехается, пытаясь сфокусировать взгляд на моей персоне – получается, кажется, с трудом.
- Думаешь, мои предки не могут отличить одержимости от простого кайфа, даже с описания этих болванов? А ты вообще тоже, нашёлся ненормальный, обычно и не смотрят, нарик или нет, сразу мочат, а ты… Впрочем, это явно не мне жаловаться! – парень лезет куда-то в карман, достаёт самокрутку в чёрной обёртке – хотя и до этого чёрные кончики пальцев не были для меня вопросом – и начинает шарить вокруг в поисках зажигалки. Уже на автомате, пытаясь осмыслить его слова, даю ему прикурить, тот хмыкает – у меня зажигалка в форме готического храма, - затягивается.
- Ты хочешь сказать, что твои родители вызвали меня, зная, что ты не одержим?
- Браво! Приз заберёшь позже, ок? – этот недомужчина с манерами избалованного подростка начинает раздражать всё больше и больше.
- Так чего ты от меня хочешь? Чтобы я тебя убил?
- Иди ты.
- И пойду! Нужен ты мне… – в самом деле встаю, хотя понимаю, что разговор ещё не окончен, о чём мне тут же напоминают, резко дёргая за подол рясы и снова заставляя опуститься на корточки.
- Не уходи, помоги мне! – я уничижительно смотрю на парня и вдруг понимаю, что того начинает бить крупная дрожь.
- Ты не по адресу. Тебе пока что не священник нужен, а нарколог. Но если продолжишь в том же духе, то думаю, что я тебя ещё навещу.
От меня только отмахиваются. При этом пепел от сигареты, зажатой в дрожащих пальцах, падает прямо на дорогущий ковёр. То-то мамочка с папочкой обрадуются… Хотя им тут вообще поводов для радости – невпроворот.
Снова вызов – снова штаб, Джунсу. Наверняка с уточнениями по ситуации, я ведь без объяснений прервал предыдущий сеанс связи, мной же и начатый… Как выкручиваться – пока не представляю. Почему-то говорить, что тревога была ложной – не хочется, что-то вроде шестого чувства, чутья. И этот странный парень…
Но Джунсу не спрашивает, а просто сообщает, неуверенно:
- Юно, тут с тобой напрямую хотят пообщаться… Если ты ещё не закончил там… Родители клиента.
- Ещё не закончил.
- У тебя там всё в порядке?
- В полном.
- Не верю, хитрая задница, но соединяю… Разбирайся сам.
Щелчок переключения, и тут же – будто покрытый изморозью женский голос:
- Это вы занимаетесь моим сыном сейчас?
- Да, мадам.
- Хотелось бы уточнить одну деталь. Вы должны иметь в виду – даже если вам покажется, что он не одержим, это не так. Мальчик безнадёжен, и если для вашей уверенности потребуется материальное подтверждение, мы его вам обеспечим, это для нас не вопрос. Вопрос возникнет, если вы решите пойти против нас… Вы понимаете?
- Прекрасно, - а по спине непривычным холодком тем временем расползается даже не страх, а какая-то липкая, противная жуть: сколь бы ни был велик мой цинизм, сколь часто я не сталкивался с тем, что заказчиками оказывались близкие родственники, такое – впервые. За все годы. Дерьмо.
На другом конце отсоединяются, видимо, удовлетворившись моим ответом, я опускаю руку с перчаткой и, не заметив сам, повторяю уже вслух:
- Дерьмо…
Паренёк издаёт слабый смешок, и только тут я понимаю, что весь разговор прошёл по громкой связи. Появляется ощущение, что вывалялся в грязной луже, как последняя свинья. Что за чёртова ночь?
- За что они тебя так? – всё, что могу спросить у него, курящего эту отравляющую изнутри дрянь в затяг, выпуская колечки дыма так безмятежно, будто бы это не ему его родная мать только что подписывала смертный приговор по умолчанию. Со взятками и угрозами. Прелесть какая. Чудо, а не семейка. Во что я влез?
- Это долгая история… Так ты поможешь?
Смешно, но, ещё не ответив на заданный вопрос и стараясь не ловить взгляд омутов-глаз, уже понимаю, что в подсознании прокручиваю варианты спасения этого фрика. Наконец вроде нахожу подходящий.
- Твои родители сильно следят за количеством слуг в поместье?
- Пфф, смеёшься? Да им всё равно!
- Отлично…
Я встаю, дотягиваюсь рукой до звонка вызова прислуги.
…Вариант, конечно, подходящий, но…
Торопливые шаги по коридору. Дверь осторожно открывается, и в комнату робко просачивается тот самый Жан, проводивший меня. А теперь я – его. В другое место. Движение почти на автомате – выхватить крест, с выверенной точностью направить, и вот уже не Жан, а кучка пепла на многострадальном ковре.
И визг на гране ультразвука и истерики:
- Ты что, псих?!!!
… Вариант, конечно, вполне подходящий, но кто мне говорил, что он должен быть высокоморальным?..
- Псих, долбанный маньяк, ты что сделал?!!
Быстро затыкаю рот надрывающемуся всё на тех же тональностях парню, зло шипя ему в ухо:
- Тебе сейчас чья шкура важнее, его или твоя? – мальчик, судя по всему, у нас эгоист, потому что тут же затыкается и просто продолжает бешено пялиться на меня, даже не моргая, глазами, полными неправедного ужаса. Отпускаю, даю доступ кислороду. – Тебя как хоть зовут?
Сдавленным шёпотом:
- Джеджун…
- Ок, Джеджун, сейчас ты быстренько соображаешь, где у вас тут чёрный вход, и незамеченным – если жить, конечно, хочешь – выбираешься за ворота. Я выйду через основной и потом сделаю круг, чтобы тебя забрать, понял? – бред, что за бред, с почти лобовой атаки под конец слетаю на тон, каким объясняют ребёнку путь до новой школы. Дело ли в этих действительно очень детских глазах? Не суть. Главное, что всё-таки кивает согласно и даже поднимается на ноги, всё ещё дрожа.
Чуть было снова не задаюсь вопросом, что я вообще творю, но вместо этого направляю свою деятельность на сметание того, что прежде было Жаном, в аккуратный, валявшийся неподалёку, бархатный мешочек. Судя по всему, раньше там хранились «колёса» - теперь его участь, пожалуй, что не лучше прежней. Видимо, делаю это с лицом предельно равнодушным и будничным, потому что, закончив процедуру и встретившись взглядом с Джеджуном, читаю в его глазах страх почти животный, хотя, казалось бы, современная клубная молодёжь, вечно пыряющая друг друга ножичками, умирающая от передоза, постоянные «несчастные» случаи – кто, как не они должны знать смерть в лицо? Разве что, может быть, непривычные пока к такой вот… привычности к ней.
- Что стоишь? Меня дожидаться необязательно. Ну, пошёл! – от моего сурового гарканья обкуренное существо подскакивает на месте, вздрагивая, но второй раз повторять не приходится, и, выглядывая в коридор, я вижу, как он нетвёрдой зигзагообразной походкой бредёт обратно к лифту, однако, не доходя до него, останавливается у огромной картины, практически от пола до потолка – вероятно, какой-нибудь выдающийся родственничек. Пинок по родственничку – и полотно отъезжает в сторону, открывая узкий проход; впрочем, худосочному парню, судя по всему, это трудностей не доставляет: ныряет в темноту лаза и – аплодисменты скрытности и смекалке! – оставляет его открытым.
- Чтоб тебя! – ругаюсь под нос, вскакивая с места, одной рукой сгребаю крест и мешочек с Жаном и кидаюсь к картине, уже вторым для неё пинком возвращая фамильную ценность на место.
Всё. Одна опасность миновала. Теперь нужно успокоиться, надеть на лицо маску непробиваемой официальности и сделать так, чтобы на физиономии никак не отражалось желание догнать заразу и испепелить от греха подальше. Я ему, видите ли, тут шкуру спасаю, а эта ослина даже о собственной безопасности не заботится! Ехидный голосок где-то в глубине подсознания отпускает едкое замечание – де, попал, привыкай, что отныне его шкурка на твоём и только твоём попечении. Забавная ситуация обрисовывается – сажусь в лифт и нажимаю на кнопку первого этажа – поскольку это создание от природы ли, вследствие ли наркотиков, но крайне ненадёжное, то мне теперь придётся, коль взялся, печься о нас обоих, за себя и за него. А если он хоть в чём-то облажается, и я не угляжу, то, опять же, полетят обе наши головы. И, пожалуй, задаваться вопросом «Зачем?» уже немного поздно – уже связаны, туго-натуго, словно цепями или лентами, как кому больше нравится. В последнем случае – почему-то слово «ленты» застревает в мыслях – всенепременно чёрными.
Двери открываются, и я с самодовольным лицом, как и полагается по должности, выхожу сначала в уже знакомый холл, а затем и из особняка – на широкое каменное крыльцо, обдуваемое всеми ветрами. Шумно вдыхаю свежий воздух – холодный, но всяко лучше душной, давящей атмосферы этого дома.
Долго насладиться вновь обретённой свободой дышать тем, чем хочется, мне не дают, звери такие. Из своих мыслей выныриваю потому, что чувствую, как кто-то слабо дёргает за рукав. Поворачиваю голову – и вижу заплаканное лицо служанки, той самой, что встречала меня при приезде.
- М-м-молодой хозяин? – сдавленно шепчет она.
Назидательно указываю перстом в небо.
- Он уже в лучшем мире, так что не реви, - она делает прямо противоположное, и я решаю применить шоковую терапию. – Кстати, о хозяине… - достаю мешочек. – Можешь оставить себе, ему уже не понадобится.
Надсадные всхлипывания тут же прекращаются, и в маленьких глазках, направленных на моё подаяние, блестит и переливается страсть наживы. Огрубевшие, некрасивые руки хватают мешок, поспешно развязывая тесьму, но тут же роняют; одновременно с этим двор оглашает трубоподобный вопль ужаса.
- Что…что это?!
- Как что? – эффектно поднимаю бровь и смотрю на пепел, выпавший из мешочка после падения. – Твой хозяин молодой. А ты, растяпа такая, его рассыпала, ай-яй-яй! – созерцаю быструю перемену цвета служанки, от пурпурного до оттенка муки грубого помола и опять в пурпур, и решаю, что самое время ввернуть свою версию правды. – И вообще, что за слуги в этом доме! Одна хозяйскими останками разбрасывается, другой вот, этот ваш Жан, как прибежал на мой вызов, так и убежал, теряя тапочки – небось уже не вернётся, чуть ли в штаны от страха не наделал! Так что ищите нового. Адью!
Быстро спускаюсь по ступеням, оставляя глупую женщину внимательно думать над своим поведением, седлаю мопед. Теперь – только надеяться, что заживо упокоенный в помыслах родных парень сделал всё как надо, и мне не придётся искать его, колеся по всему немалому ночному городу. Который, кстати говоря, несмотря на то, что я больше люблю его именно этой порой, чем в жаркий летний полдень, к примеру, ночью будто бы специально разрастается и запутывается, узлами завязывая улочки, разворачивая аллеи и проспекты. И, пару раз проехав за полночь по дороге, сто раз езженной днём, и в результате оказавшись совсем не там, где рассчитывал, начинаешь задумываться, настолько ли это предположение фантастично?
Тем не менее и слава Господу, на этот раз без сюрпризов: подопечного своего – наверное, стоит называть его именно так – нахожу там, где и предполагал найти: у самых задних врат, сидящим на тротуаре своей тощей попой и клацающим зубами от холода, руками крепко обхватив себя за плечи. Да, пожалуй, ультрамодная жилеточка вряд ли могла сойти за одежду, и вообще, а уж в данном случае тем более, но. Не его мамочкой я нанимался. И вообще не нанимался. Так, акт доброй воли – или каникулы для разума, как ни назови.
Подъезжаю, притормаживаю у этой скульптуры по умолчанию, выразительно показываю на место позади себя.
- Эй, как тебя там… Джеджун, давай садись быстро, пока не примёрз окончательно!
Тот упрямо качает головой.
- Н-н-нет, я лучше сам теперь. Спасибо… Пойду куда-нибудь…
Пойдёт он. Угу. Как же! Чтобы попасться первой встречной полицейской шавке, горяченьким, так сказать, с пылу жару. А меня потом моим же крестиком…
- Нет уж, я тебя вытащил, поэтому и командовать буду здесь я. Единственное место, куда ты сейчас пойдёшь, а, точнее, поедешь, вместе со мной – так это ко мне домой, уяснил? – включаю суровость в голосе процента на 72, ему хватает.
Во всяком случае, хоть и зыркает на меня без особого доверия, согласно кивает и приподнимается, тут же цепляясь за мопед. Ну да, мы ещё и передвигаемся с трудом, главное, чтобы во время дороги это чудо не свалилось.
Проследив, чтобы он нормально уселся сзади, строго наставляю, старательно хмуря брови – лучше переборщить со строгостью, чем потом собирать в совочек остатки от мажора, размазанные по брусчатке на протяжении километра.
- Держись за меня, а то свалишься, понял? Вот так… - самостоятельно этот Джеджун, видимо, соображать уже плохо способен, поэтому помещаю его руки у себя на пояснице. Девичьи такие лапёшки. – И если у тебя нет цели закончить жизнь под колёсами…хммм….мопеда, не советую отпускать!
Расценив невнятное бурчание у себя за спиной как согласие, газую, пытаясь по памяти выстроить в голове маршрут – самый короткий путь домой. Вспоминаю, что так ещё и не связался с Джунсу, но для связи требуется одна свободная рука, и при одиночном путешествии это возможно, но только не с таким вот дополнительным грузом, которому мало ли что взбредёт…
И взбредает. Качественно так…
Уже на подъездах к дому, когда остаётся ещё только пара кварталов, невольно замечаю – хотя и старался не отвлекаться от дороги, - что изящные пальцы на моей талии сплелись крепче и как-то… по-другому. Пара мгновений – и они вообще перестают хранить верность своему местоположению, скользя выше, по моей груди, весьма недвусмысленно; тут же – горячий выдох прямо мне в шею.
От неожиданности едва не теряю управление, всего на десяток сантиметров избежав встречи со столбом. Останавливаю мопед, соскакиваю, ору в лицо парня, хватая его за грудки и встряхивая.
- Ты что, совсем сдурел?! Жить надоело?!! Извращенец хренов!!!
Судя по блаженной улыбке, до сознания парня мои слова мало доходят. До сих пор не знаю, как и когда начинает действовать виртокайф, этот маленький шарик, вшитый в шею каждому из любителей подобного рода развлечений, но – могу лишь предполагать – вероятно, это был он.
Хотя, он ли, не он, а делать что-то надо. Потому что размякшее тело идиота, тряпкой повисшее у меня в руках, уже явно неспособно даже просто сохранять сидячее положение, так что прежний вариант с обычным довозом уже не катит.
Вздыхаю и забрасываю тушку на плечо. Наша процессия, вероятно, весьма забавно выглядит со стороны: я, со своим человекоподобным горбом, и мопед. Идиллия.
Домой добираюсь перебежками – у нас район довольно тихий, но и здесь найдутся любители позднего праздношатания. А именно их нам сейчас и надо меньше всего, мне и моему для всех теперь мёртвому подопечному. Подопечный. Ну и странное это слово, для меня. Даже на губах – странно. Особенно то, что относится оно к одному из тех, кого я привычно презираю. Иногда даже – ненавижу. Причин достаточно.
Сначала несу тело к своей спальне, но, вспомнив его выходку на дороге, на полпути сворачиваю в гостевую. Да, там холодно, промозгло, потому что давно уже дало дубу отопление, но сам виноват. Мне даже малейшей угрозы прерывания сладкого долгожданного сна путём наркотических домогательств со стороны этой шпалы вполне достаточно, чтобы занизить свой и так карликообразный уровень человечности. Поэтому, ничтоже сумняшеся, сваливаю бесчувственного паренька на стоящую в углу чуть скособоченную кровать и – карлик сострадания встаёт на цыпочки и чуть ли не подпрыгивает – укрываю его самым тёплым и недырявым одеялом из найденных в куче на кресле. Если ему повезёт, и к утру не случится заморозков, возможно, даже насморк не подхватит от такой ночёвки.
Выхожу из комнаты. Вместе с полным одиночеством возвращается утраченный было здравый смысл, и я, откровенно говоря, совсем не рад такому возвращению. Потому что он, этот холодный беспристрастный судья – рассудок, твердит, не переставая, что я, наконец, нарвался по полной на то, чего так старательно избегал все последние годы – проблему. Большую, такую, что непременно потянет за собой столько других, что выбраться, выпутаться из этого клубка будет потом совсем непросто. Может быть – невозможно. Скандалов с церковью, с нашими, нынче не любят, мы должны чётко и чисто выполнять свою работу, иначе – им проще будет убрать тебя, чем разбираться. Вот почему (хоть мало кто признаёт это) так много случайных смертей – нариков, алкоголиков, простых безобидных сумасшедших. Никто из наших ребят не хочет ставить под угрозу свою жизнь своими же сомнениями, когда можно просто – пришить. Тем более, что их же сдают, значит, жалоб не будет. И мать Джеджуна именно поэтому была так уверена, что в её идеальный, непонятно какой цели служащий, план не вмешается кто-то, потому что – никто не стал бы. Никто. А я - стал. Умник.
С подобными самоуничтожающими мыслями добираюсь, наконец, до спальни, еле передвигая ноги, и только открывшийся вид на мою большую, такую родную кровать согревает мне сердце. То, что в подобное, почти мурчащее состояние меня может привести только данный предмет меблировки и ничто и никто другое, объясняет моё рабочее расписание – неровное настолько, что иногда я, как буржуй, сплю до обеда, а порой вот, как в последние полмесяца, глаз не смыкаю вовсе.
Ах да – вспоминаю, - Джунсу. Я так с ним и не связался. Замираю на пороге. Перчатка всё ещё на мне, а ведь вредно, по идее, её затаскивать, а то связь перемыкать будет… Мысли ползут сонно, медленно, и так же неторопливо я сам ищу на сенсорном экране номер штаба, торможу жутко, ведь он же последним был…
На мою руку поверх перчатки вдруг ложится чья-то ладонь, бледная, узкая, с длинными тонкими пальцами и выступающей косточкой запястья. И мне, право, уже даже не нужно оборачиваться, да и голос не прибавляет новой информации – я уже узнал своего неожиданного ночного визитёра. Неожиданного, потому что – нежданного.
- А мальчик ничего так, у тебя определённо начинает появляться вкус, дорогой.
Я всё-таки поворачиваюсь, чтобы выхватить уже привыкшим к темноте взглядом мордашку напротив, чем-то напоминающую детскую, если бы не количество косметики на ней, рыжие кудри в вольном беспорядке и очки с цветными розовыми стёклами на самом кончике носа, игриво высунутый кончик языка и почти эфемерная ухмылка самым уголком щедро намазанных блеском губ. Тот самый. Нежданный.
- Да, ты прав, когда я встретил тебя, он, пожалуй что, был ещё только в зародыше. Что ты здесь делаешь? – спрашиваю, а сам уже отвожу взгляд, выдёргиваю руку и, дойдя до кровати, устало плюхаюсь на неё. Но и там старательно продолжаю буравить пол между сапог или, скажем, стенку, только чтобы не смотреть на гостя.
Когда-то – самый близкий друг, а теперь – та самая живая причина, по которой так ненавижу все эти наркопритоны, обещающие укрыть в галлюциногенных мирах от ужасов настоящего. Причина – а кто ещё? Тот, встречи с кем неизменно заканчиваются истериками с его стороны и затяжной попойкой для меня. Так зачем же тогда они нам теперь вообще – эти встречи? И, тем не менее, иногда он приходит. Такими ночами, как эта, а я ещё не научился прогонять, хотя всё время пытаюсь, но то ли мне не достаёт решимости – или я всё-таки хочу, чтобы остался? – то ли он слишком невосприимчив к намёкам – или просто так не хочет уходить?
Вот и сейчас, мой тон был далёк от дружелюбного. Да даже не так – любой другой бы вполне мог счесть такое за невербальный посыл и обидеться смертельно. Но он только спокойно улыбается и входит в комнату, облокачивается на одну из колонн, подпирающих здесь потолок и внимательно меня разглядывает, будто бы успел забыть. Его тощая долговязая фигура на фоне дверного проёма, из которого льётся мягкий свет из освещённой залы, кажется ещё тоньше, ещё призрачнее. Разве что призраки обычно всё-таки при саванах белых да при цепях, а этот – в откровенно неприличных, почти сползающих с выступающих бедренных косточек обтягивающих джинсах и в кофточке, больше смахивающей на простую ночнушку – разве что для девочек подросткового возраста, а не для парня 27 лет отроду. Впрочем, ничего другого от него ожидать не приходится.
- Хичоль, ты так и не ответил.
- Да вот шёл мимо, знаешь ли, смотрю, мой Юнни крадётся в ночи и несёт кого-то так преданно… Думал, ты отдал душу Богу, а тело – мотоциклу, мой храбрый рыцарь без страха и упрёка.
- Если это всё, что ты хотел сказать… - демонстративно заваливаюсь на подушки, заложив руки за голову и уперев взор в потолок. Потом всё-таки поворачиваюсь на секунду, только чтобы резко бросить: - Или тебе деньги нужны? На работе не доплачивают за сверхурочные? Так сразу так и говори!
А внутренне уже себя пинаю. Зачем? Опять припёрся, да, но ведь так мирно начинался разговор. А теперь уже всё. Тема, касающаяся того, что развело нас фактически по разные стороны баррикад, всегда была опасной и всегда вела к началу очередной перебранки.
Но – в ответ опять спокойствие.
- Нет, с деньгами и на работе всё в порядке, спасибо, - такой вежливый тон, будто не мне, а служащему банка рассказывает. Да что ж такое?
Хотя, наверное, даже самому себе не стоит врать, что сейчас есть большая охота к словесным перепалкам и выяснениям отношений. Слишком устал. И я, и, судя по всему, он тоже. Разве что хмыкаю, уже по привычке, при слове «работа». Работа. Мда. Официально Хи состоит на должности официанта в ночном клубе, полуофициально – ещё и танцует у сцены в шмотках в облипон, и хоть у друга моего со способностью к красивым телодвижениям под музыку из рук вон…точнее, из ног вон плохо, за девчачью внешность, жеманные манеры и непосредственность характера он пользуется достаточной популярностью. А вот про неофициальные источники его заработков в том же заведении я даже думать не хочу – меня обычно начинает тошнить, а спрашивать у него самого… Нет, увольте.
К тому же, заранее понятно, что подобный разговор – тупик. Ещё больший и крепко выложенный камнем, чем тот, в котором мы сейчас. Задавать этот вопрос – на одних догадках – слишком большой риск. Мне ещё всё же дорого это подобие дружбы, что выжило между нами после стольких падений, разочарований и дрязг, чтобы терять его так глупо.
Поэтому – избавляюсь от ненужных мыслей, проглатываю желчные реплики и просто опять спрашиваю, уже беззлобно:
- Так всё же, зачем ты здесь?
Словно почуяв перемену моего настроя, Хичоль в мгновение ока из статичной безэмоциональной статуи вновь становится привычной мне Золушкой – прозвище, которое он сам себе и придумал.
- Юююнни, - подлетает ко мне, канючит. – Я по тебе соскучился, дубина ты бесчувственная! – тут же я имею счастье ощутить на своей согнутой в колене ноге весомый хлопок ладошки.
- Вот ты хамло, спать не даёшь, так ещё и дерёшься, - ворчу я и одной рукой загребаю его в медвежью хватку, ближе к себе, подальше от многострадальной конечности. Он каким-то образом выкручивается и – непостижимо как – вдруг оказывается уже у меня на кровати, сидя верхом на мне, холодные пальцы упираются мне в грудь.
- И всё-таки, кто этот мальчик, Юнни? – спрашивает, пристально буравя взором оленьих глаз.
В этот раз уже не убежать от ответа, припёр, в прямом смысле слова, только вот что не к стенке, а к кровати. Шансов, однако, это не прибавляет.
- Это долгая история, Хи. Сам ещё не понимаю. Только вот никому лучше об этом пока не знать, хорошо? – я дожидаюсь от него кивка, и вот тут, наконец, даю ход небольшому ехидству: - А ты ревнуешь что ли? Не влюбился в меня часом за долгие дни тяжкой разлуки?
Хичоль предельно серьёзно качает головой, и я, за проведённые бок о бок годы научившийся отличать его искренность от бравады, понимаю, что отвечать он вознамерился тоже – всерьёз.
- Нет-нет, это невозможно, дорогой. Знаешь, - он отводит взгляд куда-то в заоблачные дали, - когда-то давно, когда Золушка встретила Принца, она пообещала себе, что ни за что в него не влюбится, потому что знала, что потом он непременно заведёт себе какого-нибудь смазливого мальчика…или девочку…и её сердечко будет вдребезги разбито! Так что это никак невозможно, Юнни, - он снова смотрит на меня и мягко улыбается.
- Просто я не твой Принц, Золушка, - тихо произношу я.
Хичоль вздыхает, скатывается с меня, правда, только для того, чтобы тут же устроиться рядом, по-свойски обняв рукой и закинув ногу мне на бедро. Бормочет еле слышно:
- Было бы гораздо проще, если бы ты был им…
- Знаю, Релла, знаю… - отвечаю в тон. – Но, может, для меня ещё не всё потеряно, и я могу быть, к примеру, Крёстной Феей? Или хотя бы тыквой…
В награду за остроумие мне достаётся жутко щекотный смешок в шею. Может, Хи что-то ещё мне отвечает, но последнее, что слышу я – это свою мысль: «Совсем, как раньше». И проваливаюсь в сон.
(продолжение в комментариях)